Охота на ведьм - Иванова Вероника Евгеньевна

Марра смутно помнила свое прошлое и еще смутнее — само перерождение, но ясно знала одно: тот, кто проводил обряд поднятия мертвецов, то ли не успел закончить все, как полагается, то ли оказался недоучкой. Таких в Ордах Нежити было много, мнящих себя умелыми и опытными некромантами, а на деле оказывающихся ярмарочными шарлатанами. Да и откуда было взяться хорошим учителям, если во времена последнего разгрома погибли самые лучшие?

Та же Темная Эрхог, о которой распоследняя нежить говорила с благоговением, хотя сама ведьма до своей смерти оставалась живым человеком. Если бы она в свое время взялась за перерождение девушки, то все получилось бы иначе. По крайней мере Марра в это верила. Как верила и в то, что однажды ей все равно придется выйти на свет и пасть под булавой инквизитора.

Спрятаться от ищеек и палачей церкви нежить не надеялась, но умирать… Как ни странно, именно последней смерти Марра боялась. Наверное, потому, что слишком хорошо помнила страх и отчаяние той, первой своей гибели. Холод забвения, смешанный с огнем боли, раздирающей тело. Язык, тщетно силившийся произнести хоть одно слово молитвы. Глаза, то слепнущие, то, наоборот, ясно видящие каждую черточку на лице убийцы. Оно то появляется, то исчезает, это лицо, потому что ходячий мертвец грызет плоть умирающей. Наклонится, вонзит зубы, вырвет кусок, потом снова поднимет голову, чавкая и брызжа на девушку кровью из ее же пережеванной плоти.

А потом, когда спасительное небытие оказалось совсем-совсем рядом и жертва нежити приготовилась предстать перед Всевышним, мир словно разрезало пополам. Смерть была, это Марра помнила. Но вслед за смертью пришло перерождение, и оно было отвратительным. А еще очень долгим.

Истерзанная плоть заросла грубыми рубцами не сразу. Какое-то время девушка, ставшая нежитью, не могла ни подняться на ноги, ни двинуться, а лишь лежала, беспомощно глядя туда, куда доставал взгляд, — в щербатый камень стены. Лежала, думая, что, даже если она взмолится о помощи, вряд ли найдется среди окружавших ее мертвецов хоть один, который помнит, что такое помогать ближнему своему. Так ползли день за днем, пока однажды голод не пришел в первый раз.

Он скрутил мертвое тело спиралью, выворачивая суставы и до невозможности растягивая иссохшие связки. Он наполнил череп раскаленной лавой, выжигая все мысли, кроме одной, простой, жестокой и понятной без объяснений. «Иди и убей, только тогда будешь жить», — сказал он, ее новый и теперь уже вечный господин. И Марра подчинилась, загнав в самую глубину сознания надежду и веру в то, что последняя смерть может избавить ее от мук.

Однако с каждым днем добывать пропитание становилось все труднее, потому что на людские жизни находилось много охотников и помимо нежити. Крохотные войны шли то здесь, то там, вспыхивая походными кострами и разграбленными деревеньками. Того и гляди скоро все живые тела, до которых можно будет добраться, окажутся облачены в кольчуги и доспехи, а нападать на солдат Марра не решалась. Слишком много железа. Слишком много отваги. Слишком мало страха перед опасностью. Солдат не побежал бы, как тот селянин, о нет. Он оскалился бы и вынул из ножен меч. А хоть на мертвой плоти и затягиваются любые раны, голод от них становится только сильнее.

* * *

— Вы уж, мылорд, скажите им. Ото всех нас скажите!

— Скажу. Да не мельтеши ты, голова уже от тебя кружится!

— Вы уж, мылорд, не оставьте нас, сирых, без своей заботы…

— Не оставлю.

— Вы уж…

— Хватит! Пошли все прочь! Я пришел говорить с аббатисой, а не слушать ваши причитания! И так плешь с утра уже чуть не проели!

На монастырском дворе тщетно пытался выбраться из окружения подобострастно кланяющихся крестьян молодой мужчина, спина которого тоже не выглядела прямой. Аббатиса Ирен раздвинула кисею занавесок и крикнула вниз одной из глазевших на происходящее послушниц:

— Проводите сквайра ко мне! И… раздайте просителям по хлебу. С кружкой эля!

Услышав щедрое повеление аббатисы, селяне расступились, начав хлопать друг друга по плечам и обсуждать, насколько крепким окажется монастырский эль по сравнению с харчевенным. Можно было сурово прикрикнуть на настырных просителей и велеть им убраться со двора, но Ирен еще с юных лет полагала, что лаской и смирением можно добиться куда большего, чем насилием. А вот ее гость явно считал иначе, хотя и не был рыцарем.