Мост в чужую мечту - Емец Дмитрий

– А-а-а-а-а! – закричал Афанасий, колотя в дверь. – Что ты наделал? Не надо, Нина Матвеевна! Отнимите у нее телефон! Любой ценой! Аа-аа!

Из-за двери слышалось бойкое бормотание.

– А чего такое-то? – спросила Яра.

– Да она вызывает всех подряд! Пожарных, ФСБ, милицию, «Скорую»!.. Рассказывает, что у нее трупы под диваном, взрывчатка на антресолях, а ее саму захватили в заложники и пытают!.. И главное: убедительно говорит! Откройте дверь, Нина Матвеевна! Вам же хуже будет! В психушку заберут!

– А ну-ка, отойди! – решительно велел Ул.

Использовав льва, он легко снял дверь с петель, забрал у старушки телефон, бережно отнес ее в комнату и усадил в кресло. Дальше в дело включилась Яра, захлопотала с чаем и лекарствами, и через полчаса Нина Матвеевна уже мирно спала.

– Все! Теперь до утра!.. А там уж не моя забота: Рузя дежурит! – с облегчением сказал Афанасий. – И почему шныры вечно должны всех опекать? Откуда сваливаются все эти ненормальные, увечные, несчастненькие? Э?

– Обычная история. Бабка в очереди. А подходящую закладку не могут выудить вторую неделю. И все это время бабку приходится опекать, – пояснил Ул.

– Все равно глупо! Молодых психов завались, а закладку тащим для бабки, – разглядывая прокушенный палец, буркнул Афанасий.

Ул строго взглянул на него.

– Да все я отлично знаю! Не мы решаем, кого, когда и как. Сто раз слышал! – буркнул Афанасий. – Думаешь, легко с этой партизанкой целые сутки просидеть? Она меня самого нервным сделала! Вон, глаз дергается!

* * *

До «Планерной» они добрались за час. Город был засыпан снегом. За троллейбусными дугами по заточенным в ледяной футляр проводам ползли синие молнии.

– Как поживает Гуля? – спросила Яра.

– Нормально, – кисло ответил Афанасий. – Недавно выиграла комплект дорогущих кастрюль! Тяжелые, как утюги. И мы их перли. По дороге устали и начали раздавать… Так, вообрази, многие не брали. Москвичи во всем подозревают подвох. А самую большую кастрюлю мы запустили в Москву-реку. С моста. Думали: она пробьет лед. Ничего подобного – тогда льда уже сто лет не было.

– Подарил бы Суповне! Она была бы счастлива! – с сожалением сказала Яра.

Афанасий даже остановился, пораженный этой мыслью.

– Во! Сразу видно: женское мышление! – воскликнул он восхищенно. – Но, увы, всякая хорошая мысля всегда приходят опосля! И вообще: во мне живет неблагодарная свинья!

– Ну и пусть живет! Не ковыряй ее! – посоветовал Ул.

– Ты не понимаешь. Если б она только жила, а она все время хрюкает! – пожаловался Афанасий.

Яра и Ул улыбнулись, но кисло. Разговор не клеился. Афанасий ничего не мог понять и напрягался. Он ощущал себя третьим лишним на празднике жизни. Влюбленные, если разобраться, скучнейшие люди для окружающих.

– Ул! – начала Яра, когда они в подмосковной маршрутке ехали в Копытово. – Помнишь, ты проспорил мне одно желание? Скажи, пожалуйста…

– Пожалуйста! – сразу согласился Ул.

– УЛ!

– Ничего не знаю! Ты просила сказать «пожалуйста»! Желание исполнено, – заявил Ул.

Сказал, а сам вопросительно следил за Ярой глазами. И она, разумеется, прекрасно это чувствовала.

– Сегодня? – спросила она.

Короткий шрам на верхней губе Ула дрогнул.

– Хорошо. Сегодня вечером.

– Чего вечером? – влез Афанасий. Он сидел впереди, рядом с водителем, и все время оборачивался.

– Вечером и узнаешь! – пообещал Ул.

– А почему вечером? Что, сейчас нельзя?

– Можно и сейчас. Но лучше вечером, – таинственно ответил Ул.

В ШНыр они пришли в середине ужина. Кто-то из средних шныров – скорее всего, Наста, которая вечно все нарушала, – впустил в столовую жеребенка Дельты и спрятал его под столом. Вместо того чтобы сидеть тихо, жеребенок вскидывал голову и бился снизу в столешницу. Наста и те, кто был с ней вместе за столиком, изо всех сил делали вид, что ничего не происходит, хотя после каждого такого «буха» тарелки подлетали на полметра.

Ул и Яра за стол садиться не стали и сразу, как были, в куртках, прошли к столу Кавалерии. Та вопросительно подняла на них глаза.

– Вообще-то в помещении принято раздеваться! – заметила она.

– Мы хотим… – начал Ул. Он осекся, кашлянул, приобретая внутренний разгон, и решительно закончил: – Ну это… расписаться!