Пересекая границы - Панкеева Оксана Петровна

Кантор отступил в сторону, инстинктивно опасаясь касаться золотой пыли, но часть ее все же успела осесть на сапоги. Ничего особенного от этого не произошло, и Кантор, тут же успокоившись насчет пыли, повернулся к ожившим статуям. Очень хотелось сказать им что-нибудь доброе и… прощения попросить, что ли… поблагодарить… ну, хоть что-нибудь…

– Девочки, – сказал он, не придумав ничего умнее. – Я вас помню и люблю. И вы мне нужны. Все. Все, до единой.

Ответом ему был восторженный визг. Женщины окружили его, радостно крича и пытаясь обнять все одновременно, отчего он, в конце концов, не устоял на ногах, и получилась куча мала. Он узнал некоторых из них – это действительно были женщины, которых он когда-то знал и любил. И они все стремительно раздевались. «Ну и подвиг мне предстоит! – подумал он, хватая первую попавшуюся и падая с ней в высокую мягкую траву, пахнущую летом. – Может, в Лабиринте это все иначе?»

Он любил их всех, по очереди, до полного изнеможения, пока не наступил момент, когда он просто упал и не мог даже шевельнуться. Тогда они все засмеялись и вернулись на свои постаменты, снова превратившись в мраморные статуи. Почти сразу же Лабиринт стал меняться – цветущий парк на глазах увядал, скульптуры теряли форму и оседали, превращаясь в ограненные каменные плиты, и в течение десяти секунд картина сменилась полностью. Листья увяли и осыпались, пошел снег, и стало холодно. Не просто холодно, а так, словно он действительно лежал в крепкий мороз на холодном камне.

Уходить надо отсюда, и скорее, подумал Кантор, и если кажется, что сил на это нет, придется их поискать. Там ведь осталась Саэта, кто же ее теперь отвяжет? А если она отвяжется сама, то что она сделает прежде всего? У нее ведь есть на это все основания. Инструкции она чтит, да еще я сам попросил… Вставай, герой-любовник, вставай. Выход надо искать. И быстро, если тебе еще не надоело жить.

Он приподнял голову, огляделся, и… сказать, что Кантор испугался – можно и по морде получить, скажем так… ему стало несколько неуютно. Летний парк превратился в зимнее кладбище, и камень, на котором он лежал, оказался надгробной плитой. Кантор опустил глаза, ожидая прочесть свое собственное имя, и уже готовое вырваться ругательство вдруг застряло в горле. «Хотел бы я знать, – невольно подумал он, не отрывая взгляда от трех хинских иероглифов, выбитых на камне. – Лабиринт действительно настолько жестокий и злорадный? Ведь это в самом деле жестоко – намекнуть, что мое место на кладбище, и напоследок ткнуть носом в могилу этой несчастной девочки, которая поплатилась жизнью за любовь ко мне… Или Лабиринт здесь вовсе ни при чем, и он всего лишь отражение моего сознания? Совести, например… А может, так и надо? Христиане, например, считают, что перед смертью надо покаяться во всем, в чем ты виноват… Да нет, хрен вам, господа, я не христианин, и уж в этом-то покаялся давно и не раз, а во всем остальном каяться – это сколько ж времени надо… А сейчас не время сидеть на кладбище и вспоминать, где я кого обидел и сколько за последние годы убил, идти надо. Подумать о нравственных проблемах можно и на ходу.

Он поднялся и медленно, из последних сил, побрел вперед. Где-то должен быть выход…

Саэта с ужасом смотрела, как обезумевший Кантор таскает по столу истекающий кровью труп, переворачивая по-всякому и меняя позы после каждого раза, размазывая кровь по своему телу и заливая стол и коврик на полу.

Ей казалось, это продолжалось целую вечность и будет продолжаться бесконечно. Времени действительно прошло уже много – сквозь открытую до сих пор дверь было видно, как садится солнце, и очень хорошо ощущалось, как крепчает к ночи мороз. Она уже подумывала о том, что хуже – замерзнуть здесь за ночь, или все-таки попробовать добраться до ножа, рискуя привлечь к себе внимание сумасшедшего, когда Кантор, наконец, выбился из сил и оторвался от своей мертвой партнерши. Он с трудом сделал несколько шагов, буквально выпал в открытую дверь и скатился с крыльца.

Кошмар закончился.

Саэта несколько раз глубоко вдохнула, приходя в себя и унимая нервную дрожь, и попыталась привстать вместе со стулом и передвинуть его в сторону стола. Передвигаться вместе с тяжелым стулом было занятие не из легких, но вполне выполнимое. Гораздо труднее было дотянуться до ножа руками – для этого пришлось опрокинуться вместе со стулом на бок, больно ударившись головой и чуть не сломав себе плечо. Закоченевшие пальцы не слушались, нож то и дело выскальзывал, и его приходилось нащупывать заново, но, в конце концов, ей удалось освободиться от веревок, хотя это и заняло немало времени.