Заговорщик - Прозоров Александр

К счастью, в этот раз князь Друцкий ошибся. Окрестные купцы уже успели сообразить, что народ к государю в Александровскую слободу будет съезжаться числом немалым, и успели выстроить огромное количество постоялых дворов на любой вкус и достаток. Добравшись по тянущейся вдоль Коломны улице до окраины, путники свернули в ворота, за которыми красовался добротный, в два жилья, бревенчатый дом со слюдяными окнами.

— Горницы достойные для князей есть? — не спешиваясь, наклонился у крыльца Пахом — и навстречу тут же выкатились трое мальчишек в картузах с лаковым козырьком и косоворотках с вышитым воротом.

— Есть, есть боярин! Дозволь коня принять, дозволь стремя подержать, дозволь до крыльца провожу!

— Для двоих князей светелки надобны! И людские комнаты тоже…

— Есть, есть! — путались между лошадями мальцы. — Дозволь, дозволь!

— Что скажешь, Андрей Васильевич? — повернул голову князь Друцкий.

— Двор соломой от грязи застелен, окна дорогие, слуги расторопные, конюшня добротная, — оценил место Зверев. — Думаю, тут неплохо.

— Быть посему, — согласился старик.

Час спустя они сидели в раскаленной парилке, смывая дорожную пыль и грязь, охлаждаясь изнутри пивом, а снаружи разгорячаясь вениками.

— Крепко государь от нас отгородился, — потряхивая над спиной родича пахучим березовым пучком, вздохнул Зверев. — Так просто до него не добраться. Раньше хоть в слободу, на службу в храм пускали, а ныне и того нет. Интересно, литовские послы скоро сюда доберутся?

— Мыслю, твоими стараниями, недели через две, — распластавшись на полке, пробормотал старик.

— Почему моими? — не понял Андрей.

— Ты меня в седло посадил, Андрей Васильевич. Кабы не верхом, мы бы еще токмо Новагород миновали. Я так прикидывал — аккурат вместе со схизматиками доехать, дабы зря времени не терять. Получилось же с изрядным запасом.

— Запас карман не тянет. — Зверев кинул веники в бадейку с кипятком, зачерпнул пива, половину ковша выпил, остальное выплеснул на камни и забрался на самый верхний полок. — Меня тут мыслишка одна посетила. Пока время есть, я медной и железной пыли натру, охры, соли тоже и петард наделаю. Перемешаю с порохом, набью ракеты. Из бумаги придется скручивать, на рыбьем клею. Или из кожи. Потом выберем день, и я на льду перед слободой фейерверк запущу. Хлопушки там, петарды, шутихи, разноцветные шары. Будет много шуму, света, веселья. В общем, трудно не заметить. Иоанну, конечно, станет любопытно, что происходит, и он сам выйдет, либо кого-нибудь пошлет разузнать. Так или иначе, а про меня он услышит или сам увидит. Ну, а тут уж я шанса не упущу, будь уверен. Ему есть чем передо мной похвалиться. Он не утерпит, для разговора позовет. Тут я про грамоту и скажу…

У Андрея засосало под ложечкой, и он уже в который раз воочию увидел перед собой брошенный хутор, болотину, кустарник с сеном на ветках — и кинжальный, в упор, пищальный залп. Если все получится — войну в Прибалтике наверняка удастся закрутить.

— Хитро придумано, княже, — вяло признал старик. — Вполне может выйти. И заметят, и выйдут, и к царю для расспроса отведут. Ловок ты на выдумки нежданные, Андрей Васильевич, прямо зависть берет. Ты попробуй, штучки эти все приготовь. Я же покамест Тимошку поищу.

— Какого Тимошку? — не понял Зверев.

— Рази я не сказывал? Сына я женить собрался.

— Помню, — кивнул Андрей. — За Марфу, из рода бояр Кокоревых.

— Точно, — приподнял голову князь Друцкий. — За нее. Брат же ее, Тимофей, в избранную тысячу записан. Место у него невеликое, барашем^[6] он при дворе состоит. Но ведь мы люди маленькие, нам много не нужно. Судьбы мира мы решать не рвемся. А вот провести двух служилых людей на царский прием он сможет, дело нехитрое. Дабы в толпе за рындами постоять, от Адашева разрешения не надобно.

Князь перевернулся на спину, вытянул руки и блаженно зевнул.

Опричник Тимофей Кокорев оказался боярином немолодым, явно за тридцать. Жесткая русая борода из закрученных мелким бесом и перепутанных волос доставала ему почти до пояса, огромные ладони размером с тигриную лапу были постоянно розовыми, словно обожженными, а лицо, наоборот — мертвенно бледным. Голубые глаза хранили в глубине некую обреченность, которая вполне понятна у монаха в дорогой суконной рясе, пусть и опоясанной изогнутой османской саблей в кованых серебром и украшенных самоцветами ножнах. Видимо, трофейной. Вместо клобука боярин носил простенькую черную тафью, на левом запястье постоянно поблескивал плотно прилегающий к руке серебряный браслет, до блеска истертый с тыльной стороны ударами тетивы.