Под знаком мантикоры - Пехов Алексей Юрьевич

Погост находился в пятнадцати минутах неспешной езды на запад от Окраинных ворот Эскарины. Местность здесь была холмистой, перемежающейся множеством ручейков и перелесков. Земля принадлежала Церкви, так что никто не покушался выращивать на ней виноград, рубить лес или строить дома.

Маленький заповедный уголок. Тихий и мирный. Вот только кладбище, раскинувшееся с правой стороны от старой дороги, портило очарование пейзажа. Среди горожан место пользовалось дурной славой, и в этом не было ничего удивительного. Земля, где Церковь хоронила казненных еретиков или же их прах после сожжения, не располагала к увеселительным прогулкам.

Недалеко, за небольшим лесочком, в который упирался дальний край кладбища, находился монастырь, являющийся одним из оплотов «бордовых». Как говорят, отцы-дознаватели именно там держали в глубоких темницах тех, кто был обвинен в ереси. Клириков без нужды старались не трогать, а уж грозный монастырь и подавно обходили кружной дорогой. Так что праздного гуляку возле кладбища встретить было сложно. И асе же приходилось соблюдать осторожность. Лишние вопросы сеньору де Суоза были не нужны, а если кто-то из святых отцов их заметит, избежать вопросов не удастся. Именно поэтому после достаточно долгих поисков Фернан остановил свой выбор на захоронении, находящемся у самого леса и полуразрушенной каменной ограды, вдали от случайных глаз.

На первый взгляд могила подходила им по всем требованиям. На камне, служащем памятником, было выбито женское имя. Конечно же, год рождения не указывался, зато «бордовые» не забыли отметить время казни еретички. Не так уж и давно. А выбитая рядом с именем буква «Р»^[70] говорила о том, что под землей Фернан найдет не пепел, а кости^[71].

Дело шло споро, и спустя совсем небольшой срок лопата Абоми ударила по крышке гроба.

– Отцы-дознаватели не потрудились вырыть могилу поглубже, – пробормотал маркиз. – Проклятье! Вот уж не знал, что я прирожденный гробокопатель.

За самоиронией скрывался страх. Все это время «василиск» относился к тому, что ему предстояло совершить, как к чему-то нереальному. И когда глухой звук вернул его к действительности, сеньору стало не по себе. Он никогда не думал, что вот так запросто, посреди белого дня, окажется на кладбище, где лежат проклятые Церковью люди, и станет тревожить их кости. Такое даже в страшном сне не приснится!

Доски гроба, как и предполагал Фернан, оказались плохими. За время, проведенное в земле, часть крышки успела провалиться внутрь.

– Талела, вы уверены, что это ведьма?

Конечно же маркиз не был уверен Кто знает, кем была несчастная, которой не повезло попасть в руки клириков? Быть может, самой страшной последовательницей Искусителя, а может, безвинной овечкой? Как узнать?

– По словам отцов-дознавателей, каждый еретик в той или иной степени является колдуном, преступившим заветы Спасителя. Так что можешь считать ее ведьмой.

Абоми, удовлетворившись ответом, кивнул, вставил лопату между крышкой и стенкой гроба, резко надавил. Дерево оказалось гнилым, гвозди ржавыми, и слуга без всякого труда сломал часть досок. Звук вышел донельзя противным, словно кто-то со всей силы наступил на панцирь гигантского жука. Да еще запах! Фернана, вопреки его воле, передернуло.

Он оглянулся – нет ли поблизости чужаков? Тихо. Куда ни глянь – множество оплывших от времени могил, да буйные заросли крапивы и малины. Последней здесь было безумно много. Ягоды крупные. Алые. Но пробовать их маркиза не тянуло. Он скорее съест миску грязи, набранной во дворе свинарника, чем попробует то, что выросло на прахе мертвецов.

Спустя минуту Абоми доломал крышку простенького гроба, и «василиск» увидел человеческие останки Зрелище было пре мерзким. Нет, ужасным; но на лице сеньора де Суоза не дрогнул ни один мускул.

– Нам повезло, хозяин Зелье получится сильным.

– Почему? – выдавил из себя Фернан. Дышать приходилось ртом, да и то с трудом.

– Ее закопали живьем, и она умирала долго. Это хорошо.

Маркиз не видел в этом обстоятельстве ничего хорошего Он вообще едва не послал все в глотку Искусителя. То, что они делали, было неправильным по всем людским законам. А уж вид покойницы, которая перед смертью долго ворочалась в гробу, и вовсе наводил на неприятные мысли. Но отступать было поздно. Пришлось себя пересилить и вымолвить: