Владетель Ниффльхейма - Демина Карина

А матушка Вала, слизывая темную кровь, лишь посмеивалась:

– Или ты ешь, или тебя съедят. Учись, Воробей, пока я живая.

Из крыс матушка Вала варила похлебку, а головы и лапы отдавала любимой вороне.

– Пр-равильно, – говорила та, раздалбывая крысиный череп клювом. – Вор-р-робышек. Правильно. Пер-ренимай.

Воробью же чудилось, что однажды старуха свихнется и убьет его. Сунет в грязный котелок, а голову отдаст вороне. Он бы сбежал, но куда? Да и привык как-то.

– Воробей! Негодный мальчишка! – матушка Вала выползла на голос вороны. Выйдя на солнце, она зажмурилась, заслонилась. – Ты где прячешься? Выходи!

– Я здесь! Я не прячусь! – крикнул Воробей, понимая, что отсидеться не выйдет.

Он выбрался из гнезда и сжался, ожидая удара – била старуха всегда неожиданно и крепко. Но матушка Вала клюку опустила и сказала почти ласково:

– Пойдем, Воробышек. К тебе пришли гости.

Он так растерялся, что спросил:

– К-какие гости?

– Важные, – матушка Вала вдруг оказалась рядышком. Схватив Воробья за руку – крепко, и захочешь – не вырвешься, – она потянула к дому. – Очень важные гости…

Сооружение из старых ящиков, кусков фанеры и размокшей бумаги вряд ли можно было назвать домом, но иного Воробей не помнил. Протиснувшись в узкую дыру-вход, он оказался в единственной комнатушке. Половину ее занимал огромных размеров письменный стол, в ящиках которого матушка Вала хранила всякие нужные вещи: вороньи перья, свечи, спички, рюмки со сколотыми краями и ключи. Оставшаяся часть комнатушки была завалена тряпьем, старыми журналами и бутылками. На единственном свободном пятачке, как раз между столом и порогом, теперь стоял стул. А на стуле восседал человек, почти столь же уродливый, как и старуха. Нарядный белый костюм его не скрывал кривой спины и вывернутых плеч, на которых возлежала несоразмерно крупная голова. Она была словно сама по себе, и Воробью казалось, что если человек пошевелится, кивнет, то голова покатится на пол.

Человек кивнул и сказал:

– Здравствуй, Воробей. Рад с тобой познакомиться.

Голова держалась крепко.

– Весьма, надо сказать, рад!

– Ну да. И с чего бы?

– Просто рад. Неужели тебе не случалось просто вот радоваться… жизни… встрече…

– Шли бы вы на хер, дядя.

– Какая прелесть, – воскликнул гость. – Хозяину он понравится.

Воробей хотел было послать и хозяина, но не успел. Матушка Вала вдруг ловко зажала ему рот ладонью. И не ладонью – мокрой тряпкой, которая пахла гнилыми грушами. Воробей только вдохнул запах, как все поплыло перед глазами.

А потом он упал, прямо под ноги к странному страшному человечку. Последнее, что увидел Воробей – зеленые, как майская трава, глаза и черные ботинки с узкими носами.

Очнулся Воробей от звука.

– Скрип-скрип, – слышалось рядом. – Скрип-скрип-скрип.

Дерево по дереву, кость по кости, мерзко, раздражающе.

Вставай, Воробей. Беги, Воробей. Спасайся.

Нельзя бежать, не зная дороги. И Воробей приказал себе не рыпаться. Приоткрыв глаза, он увидел край синего с желтым ковра и лампу. Та стояла на полу, и желтый круг света вздрагивал, когда его касалась чья-то тень.

– Скрип-скрип, – шептала она. – Скрип. Вставай же…

Воробей лежал. На чем-то очень мягком и теплом. И пахло это непривычно, но приятно. Так пахнут коробки от порошка и пластиковые бутылки, на дне которых, при везении, остается капля шампуня.

– Ты умеешь притворяться, – скрип вдруг оборвался, а тень в круге качнулась навстречу Воробью. – Весьма полезное умение.

Воробей не шелохнулся.

– Особенно в незнакомом месте. Незнакомые места пугают.

На лоб легла тяжелая ледяная рука.

– Но любой страх можно преодолеть. Главное – найти правильный стимул. Например, голод. Ты голоден?

Лежать. Дышать неглубоко, нечасто. И губы не облизывать, как бы ни хотелось. Они стали очень сухими, эти губы. И горло тоже.

– Ты должен быть очень голоден… и очень напуган.

Пальцы вдруг вцепились в волосы и дернули. Воробей вскрикнул.

– Но тебе больше нет нужды бояться, – ласково сказал человек. – Да и кого? Брунмиги? Он тебя не тронет. Ты мне веришь? Правда?

Воробей осторожно кивнул. Ему вдруг стало жутко, как никогда прежде, разве что в те самые дни, когда он прятался в мусорной куче.