Таня Гроттер и колодец Посейдона - Емец Дмитрий

Дурнев нетерпеливо смахнул Грызианку с экрана и вновь стал нашаривать Пипу. Однако вместо Пипы нашарился мрачный женоподобный ведьмак, красивший ногти на ногах малярной кистью.

– Нюта?! – спросил он капризно. – Это Нюта?

– Алло! Вас слушают! Говорите громче! – важно, с правительственной ноткой в голосе, отвечал Дурнев.

– Нюта, тут какой-то хмырь… – пожаловался ведьмак.

– Это Буян?

– Сами вы буян, противный хам! Это Фердыщинские топи!

– А ну повесь сейчас же зудильник! – вспылил Дурнев.

– Сам повесься, вампир! – парировал ведьмак и сгинул с экрана облачком дыма.

Дурнев сплюнул.

– Тьфу ты! Нелепость какая! Нинель, сделай что-нибудь, умоляю! Я не могу связаться с Пипой!

Они пытались раз за разом, однако Пипа упорно не отвечала… И не только она. Все тибидохские зудильники молчали. Под конец дядя Герман отважился даже позвонить Сарданапалу. Однако результат был тем же. Никто не отвечал. Грозовые тучи сгустились над Буяном.

Вечером над Тибидохсом запылал такой яркий, свежий и красивый закат, что Таня, чуткая к таким вещам, долго не могла отойти от окна. Она видела, как плоское солнце медленно погружается в океанские пучины. Океан был освещен так, что привычное восприятие пространства исчезло. Казалось, он существовал полосами и пластами – полоса воды, полоса неба. Горизонт дробился и отодвигался, сливаясь с океаном. И вот, не достигнув горизонта, солнечный блин вдруг надломился пополам и мягко растаял в рыхлом облаке. На небе акварелью прорисовалась тонкая и изящная луна.

В комнате Таня была одна. Она забралась на подоконник и, свесив ноги вниз, стала смотреть на луну. Вечер был так хорош, что Тане внезапно захотелось раствориться в нем без остатка, чтобы потом медленно, с глубоким вдохом шагнуть в ночь, получив всю ее силу.

«Ну я, прямо как Мефодий Буслаев, вбираю все энергии подряд!» – подумала она, вспоминая смутные слухи, ходившие об этой личности в Тибидохсе. Подумала и тотчас забыла и о Мефодии, и о лопухоидном мире. Мысли были неотчетливые. Они перетекали друг в друга, терялись и меняли форму так же, как ночные облака, быстро проносящиеся над Большой Башней. Едва ты успевал подумать, что облако похоже на корабль, как в следующий миг оно становилось лошадью или жирафом, а потом исчезало, сливаясь с соседними облаками.

Кто-то постучал в дверь. Таня подумала, что это Ванька, и ужасно обрадовалась, что он пришел. Такой вечер обязательно нужно было разделить с кем-то.

– Сезаммо распахнулло! – не оглядываясь, крикнула Таня.

Она услышала, как Ванька вошел, приблизился к окну и остановился сразу за ней, у подоконника. Решив использовать Ваньку в полезных и мирных целях – не вечно же с ним ссориться! – Таня откинулась назад и, уперевшись лопатками о его грудь, положила затылок ему на плечо. Валялкин был теплым и стоял как влитой, не отходя от окна. Чем не спинка для экспромтом сочиненного кресла?

– Держи меня крепче! Я, может, засну. Не удержишь – пролечу пару десятков метров и воткнусь в камни, – промурлыкала Таня, медленно отпуская подоконник.

Это был не блеф. Таня была уверена, что Ванька начнет ворчать, рассуждая, что опасно, а что неопасно, но нет… Видно, и правильный Валялкин порой становился человеком и начинал понимать полутона.

Ванька обхватил ее за пояс. Таня почувствовала себя надежно, и, отбросив опасения, благодарно закрыла глаза. Ванька держал ее так крепко и уверенно, что она готова была поручиться: скорее Тибидохс рухнет, чем он отпустит ее.

– А у тебя руки вроде сильнее стали. Вот так, отлично… А теперь я буду спать! – заявила она, шагая в облако блаженства.

Время остановилось. Да и существовало ли оно когда-то? Возможно, время придумали те, кому было что терять, и хотелось притормозить ускользающие мгновения. Таня так никогда и не поняла, уснула ли она и как долго провела с откинутой головой на его плече.

– Надеюсь, Пипа и Склепова не припрутся в комнату! – сказала она с закрытыми глазами.

– Не припрутся. Я наложил на дверь снаружи магию древесной смерти. Любому, кто остановится рядом, – станет жутко, и он уйдет, – ответили ей.

– Древесной смерти? Разве мы такое проходили? – удивилась Таня.

Да и голос Ваньки показался ей странным. Она отстранилась, резко обернулась и едва не выпала в окно. За ней стоял Глеб Бейбарсов.

– Откуда ты тут взялся? Да отпусти меня! Давно ты тут? А куда делся Ванька?

Она перекинула ноги через подоконник и спрыгнула в комнату, быстро просчитывая варианты. Предположим, она действительно уснула. Тут был Ванька, потом заглянул Бейбарсов. Ваньке надо было куда-то отлучиться, и он попросил Бейбарсова ее подержать. Вот свинья!.. Нет, что-то тут не сходится.

– Это был ты? Все время? – спросила она подозрительно.

– Да.

– А почему ты не сказал, что это ты?

– Потому что меня никто не спрашивал. И потом, не мог же я допустить, чтобы ты вывалилась в окно?

– Так приличные люди не поступают! Они хотя бы предупреждают, когда их принимают за кого-то другого, – ворчливо проговорила Таня.

Глеб пожал плечами. Он был спокоен, как степной божок. Непоколебимо спокоен.

– А кто тебе сказал, что я приличный? Я даже не светлый. Я некромаг, – заметил он резонно.

Таня отвернулась. Она сообразила, что все, что она теперь скажет, заведомо будет выглядеть нелепо. Может, сменить тему и не зацикливаться на досадной ошибке? А если повернуть ситуацию? Если бы это была не она, а, скажем, Склепова? Гробыня наверняка не стала бы заморачиваться. Ну, полежал ее затылок минут пять на чужом плече – и что? «Пусть теперь не моет плечо до конца жизни!» – сказала бы Гробыня.

– Зачем ты вообще приходил? Просто по-соседски попросить спички? – недовольно спросила она.

Бейбарсов поднял палец и лениво, не применяя никакой видимой магии и не произнося заклинания, выпустил из ногтя короткую синеватую струйку огня.

– Зачем тогда?

Глеб подул на палец.

– Я хотел попросить тебя показать мне остров. Полетать со мной.

– Почему именно меня? У меня на лбу написано, что я экскурсовод-любитель? – подозрительно спросила Таня.

Бейбарсов улыбнулся.

– Мне почему-то показалось, что ты любишь летать. Впрочем, я, скорее всего, ошибся. Многие девчонки побаиваются ночных полетов… Если хочешь, мы полетим медленно на Пилотус камикадзис . Я обещаю тебя не обгонять.

– В самом деле? Вот спасибо!.. Без этого обещания я ни за что бы не полетела!

Уже выдвигая из-под кровати футляр с контрабасом, Таня запоздало сообразила, что ее элементарно подловили. Уязвив самолюбие, умело сыграли на ее любви к полетам.

«Ну и пусть, – подумала она. – Пожалуй, будет неплохо, если мы пролетим перед окном у Валялкина. Это вправит ему мозги насчет магспирантуры. А тебе, мальчик-вуду, я продемонстрирую разницу между ступой и контрабасом. Ты узнаешь, что такое тибидохская ведьма!»

Вскоре они стояли на крыше Большой Башни, там, где старинный знак Леопольда Гроттера указывал направление на Лысую Гору. Таня провела ладонью по камню, который помнил ее отца.

«Пап, я тут! Пап, я уже старше, чем ты был, когда сбегал ночами из Тибидохса на Лысую Гору», – подумала она с нежностью.

Таня села на контрабас и, указав смычком направление, произнесла Торопыгус угорелус . Влажный ночной ветер упруго толкнул ее в лицо. Если бы не ветер, Таня могла бы решить, что не летит, а зависла над землей. Темнота съедала звуки, скрадывала расстояние. Она съедала даже направление полета, и если бы не темная черепаха Тибидохса внизу и не золотая монетка луны над головой, Таня затруднилась бы сказать, где земля, а где небо.

На несколько минут она забыла о Глебе и удивилась, поняв, что он продолжает держаться рядом. Причем даже опережает ее на несколько метров.

«Ничего себе дела!» – удивилась Таня. Когда они стояли на крыше, она, признаться, подумала о старой ступе с иронией и даже сравнила ее про себя с пустой кадушкой из-под капусты. Одновременно Таня отметила, что Глеб, даже со старомодной ступой, ухитряется выглядеть естественнее, чем тот же Горьянов или Семь-Пень-Дыр на новеньких пылесосах.

Лица Глеба в темноте было не разглядеть. Таня только увидела, что он поднимает руку и подает ей знак. Пока Таня соображала, что это может означать, Глеб заложил умопомрачительный вираж и исчез.

Таня сразу прочувствовала преимущества ступы при выполнении внезапных перестроений и вертикальных маневров. Ступа управлялась короткой видавшей виды метелкой. Когда надо было резко набрать высоту, Глеб вскидывал руку с метелкой. Ступа мгновенно останавливалась и, точно штопор, ввинчивалась в небо. Достигнув нужной высоты, Глеб вновь придавал метелке горизонтальное положение.

Метелка выглядела смешной и растрепанной. В избе у алтайской ведьмы она наверняка валялась где-нибудь за печкой, и ею же под горячую руку колотили домашнюю нежить. Как разительно отличалась она от длинной, с золотыми буквами на рукояти метлы Гурия Пуппера, которой кощунственно было даже коснуться мусора и которая после каждого состязания уносилась особым джинном, и тот, в тишине, расправлял у метлы каждый прутик. Джинн был лично аттестован самой доброй тетей на благонадежность и имел соответствующий диплом об уходе за метлами.