Невыносимое одиночество - Сандему Маргит

Ему вдруг нестерпимо захотелось увидеть ее. Он ускорил шаг.

5

Одетая в черное женщина встретила его у ворот.

— Сегодня вечером ты сможешь пойти в конюшню, — сказала она, — это самое подходящее время.

Он кивнул, и они вместе направились к дому.

Навстречу им выбежала Биргитта, накинув на плечи большую шаль: она была так хороша, что щеки его тут же залил румянец.

— Милости просим, Микаел, — сказала она, протягивая ему обе руки. Она бегло поцеловала его в щеку, и его тут же бросило в жар. Его же спутницу она даже не удостоила взглядом. Та спокойно отошла в сторону, направилась к дому и исчезла, свернув на задний двор.

Ничего себе, вражда!

Биргитта повела его в гостиную, как и прежде, и на этот раз там был щенок. Он забился под диван, и она вытащила его оттуда.

— Взгляни, — с гордостью произнесла она, когда они сели, — какой он круглый!

Микаел взял у нее жалкое, маленькое тельце. Щенок свернулся у него на руках калачиком, все еще дрожа, как в лихорадке. Да, живот у него был круглый, как мячик, но ребра выпирали наружу, и Микаел видел, что собака была в крайне плачевном состоянии. Глаза слезились, раны гноились, с ушами тоже было не в порядке: щенок держал голову набок, то и дело встряхивая ею.

— Он скоро поправится, — сладким голосом произнесла Биргитта.

— Как его зовут?

Последовала неловкая пауза.

— Э-э… Мики. В честь тебя.

— Но разве у него не было клички до того, как я появился?

— Была, но я переименовала его, ведь это ты снова вернул его мне. Он улыбнулся.

— Привет, Мики, — ласково сказал он собаке, которая совершенно не реагировала на эту кличку. Уткнувшись мордой в сгиб его локтя, щенок почувствовал себя в безопасности и перестал дрожать. Пригревшись, он принялся вылизывать его руку. У Микаела комок стал в горле при виде такой нежности.

Кто-то наблюдал за ним с галереи: одетая в черное женщина предостерегающе качала ему головой. Микаела это вывело из себя. Он хотел побыть один с Биргиттой и не желал, чтобы им помыкали. Его охватило неодолимое желание проявить жестокость, указать на нее пальцем, но ее воля оказалась сильнее его воли. Она не произнесла ни слова, но ее присутствия оказалось достаточно, чтобы усмирить его.

Он решил игнорировать ее присутствие. Может быть, она была ревнивой? Нет, это была самонадеянная мысль: ревность была ей не свойственна. Она была выше этого, он знал это наверняка.

Черт бы ее побрал! Он сидел рядом с прекрасной Биргиттой и никак не мог сконцентрировать свое внимание на ней! На галерее стояла эта непостижимая женщина, на руках у него был щенок. А тут еще явились ее родители! Этого только и не хватало! Проклятие, проклятие!

Биргитта тоже была раздражена присутствием той, другой — и это согревало его сердце. Но вот женщина исчезла, ушла в свои потайные комнаты.

— А у вас тут холодно, — заметила графиня. — Если бы мы могли затопить печь!

Эти Стейерхорны были такими дружелюбными, они болтали с собакой, забившейся к нему под локоть, благодарили его за внимание к Биргитте. Микаел же чувствовал угрызения совести, посылая их к черту.

На один из его вопросов ответил фон Стейерхорн:

— Да, этот городишко входит в состав наших владений. Само собой разумеется, все крестьяне — наши крепостные. У этих жалких лоботрясов нет никакой собственности. Но мы предоставили им право жить в домах, за которыми они, конечно же, не следят. И] при малейшей опасности бегут кто куда. Неблагодарные невежды! Если правильно обращаться с русскими, это вполне сносный народ. Надолго ли Вы прибыли сюда, господин Микаел?

«Он и раньше спрашивал об этом», — подумал Микаел, нахмурив брови.

Заметив его раздражение, девушка торопливо заметила:

— Микаел надеется подольше пробыть в нашем маленьком городке. Мы с ним подружились.

Он взглянул на нее и понял, что что-то в нем умерло: кончилась его прошлая, не приносящая никакого удовлетворения жизнь. Никогда он не чувствовал такой общности с другим человеком! И в этот миг Микаел понял, что ему нужно нечто большее, чем просто восхищение Биргиттой: ему хотелось близости с ней, хотелось заключить ее в свои объятия, любить!

Он был в шоке, в ужасе. Дома у него была жена и маленький сын, а понятия о чести всегда были у него очень жесткими.