Таня Гроттер и колодец Посейдона - Емец Дмитрий

– Хорошо пошла, а? Я даже не ожидал! Просто ракета «земля – воздух»! – прокомментировал Баб-Ягун.

– И это всего лишь на пилотусе ! А если бы мы сказали Торопыгус угорелус ? – изумленно произнесла Таня.

– Опс! Поправочка! Ракета земля-воздух-земля! Надеюсь, ты хотя бы подстраховала ее ойойойсом ? – соболезнующе сказал Ягун, проследив глазами финальную траекторию.

Таня кинулась к Пипе. Та, целая и невредимая, сидела на песке и хмуро разглядывала лужу шампанского, растекавшуюся вокруг седла.

– Не стоило тебе опускать руку с перстнем. Надо было указывать седлу направление. Я же говорила: или лететь, или цепляться! – сказала Таня.

Пипа кивнула и на четвереньках поползла к седлу.

– Я его ненавижу! Я его покусаю! И в воздух больше ни ногой, ни крылом! – прорычала она.

В поле ее зрения внезапно оказались младенческие ноги и золотистые крылышки. Розовые пятки упорно волокли по песку неудобную почтальонскую сумку. Казалось, еще горошина – и сумка просто треснет по швам. Такие посылки умел отправлять только один человек во всем мире – тетя Нинель.

– Купидон от мамули! Долетел! – завопила Пипа, тиская и целуя отбрыкивающегося младенца, который под конец ухитрился-таки попасть пяткой ей по носу.

– Грааль Гардарика не пострадала от розового тумана. В Тибидохс снаружи попасть можно. Теперь я не сомневаюсь, что матч состоится, – сказал Тане Баб-Ягун.

– Я никогда в этом не сомневалась… – заметила Таня.

– Но почему?

– Сама не знаю. Просто знала, и все. Может, интуиция? Я потому и тренируюсь, что боюсь, что невидимки пройдутся по нам как по половичку и вытрут о нас ноги.

– И ты…

– Я собираюсь разбиться вместе с контрабасом, но не допустить этого. Я поймаю все пять мячей и залечу вместе с ними в глотку английскому дракону, – заявила Таня.

Она ладонью вытерла с контрабаса несколько капель начинающегося дождя и убрала контрабас в футляр.

– Пять мячей сразу? Неплохо. Такой случай был только однажды – с Торином Одноглазым, когда он играл против гандхарв в финальном матче 1041 года, – философски заметил Ягун.

– И что же?

Внук Ягге свел ладони и резко развел их.

– Пять магий сплюсовались, и рвануло знатно. Шнурки Торина до сих пор хранятся в мировом музее драконбола. Там же хранится хвост того бедного дракона.

Таня кивнула.

– Жалко, Торина не было в сборной вечности. Я бы хотела встретиться с ним на поле. Поймать и удержать все мячи, обвести защитников и без колебаний залететь в драконью пасть на верную смерть! Умереть ради того, ради чего живешь. В этом есть величие, – сказала она.

Ягун задумчиво взглянул на нее.

– Странный ты человек, Танька… Меня радует, что ты играешь за Тибидохс. Возможно, с тобой у нас даже без Соловья есть шанс.

Ангар Гоярына окутался белым дымом с запахом серы. И сразу долгий и грустный рев разнесся по полю. Когда дым развеялся, Тане показалось, что тяжелые двери ангара приоткрыты. Ровно настолько, чтобы внутрь мог войти человек.

– К Гоярыну кто-то зашел! Ягун, пошли! – крикнула она и кинулась к ангару.

– Погоди, я сейчас прилечу!.. Ну просто закон подлости, мамочка моя бабуся!

Ягун, не любивший бесплатной физкультуры, стал заводить пылесос. Пипа, морща лоб, читала письмо от своей мамули. Рядом на скамье подпрыгивал купидончик и, болтая ногами, нетерпеливо попискивал.

В ангаре царил полумрак. Таня различила два нечетких силуэта. Один, огромный как гора, и другой человеческий. Таня догадалась, что первый силуэт – голова и шея Гоярына, которую он опустил на лапы и вытянул вперед. Того, кто стоял рядом с драконом, она пока не узнавала.

– Эй, кто здесь? – окликнула она.

Гоярын поднял веки и вздохнул, окутавшись дымом. Его глаза тлели в темноте как две головни. Таня закашлялась.

– Кто тут? – крикнула она, на всякий случай вскидывая кольцо. Она знала, что Гоярын не подпустит к себе постороннего, но все равно было странно. – Кто тут, я спросила?

– Я, – неохотно ответил голос.

Таня ощутила и радость, и тревогу.

– Ванька, ты?

– Да.

Таня осторожно приблизилась. Ее глаза постепенно привыкали к темноте. Да, это был Ванька, на корточках сидевший рядом с мордой притихшего Гоярына. Недавнее бешенство, с которым дракон сокрушал хвостом ангар, сменилось апатией. Ванька гладил дракона по чешуйчатому носу, около вздрагивающих ноздрей. Гоярыну это нравилось, и он наполовину закрыл глаза. Теперь его веки были как притворенные дверцы печки, за которыми полыхало пламя.

– Тогда ты летала не одна. С Бейбарсовым, – вдруг произнес Ванька.

– Он тебе сказал?

– Нет, Зализина. Лизке еще кто-то. В общем, не так уж это и важно.

– Допустим. Ты ревнуешь?

Ванька медленно покачал головой.

– Нет. В сущности, в том, что ты не сказала мне тогда правду, нет ничего дурного. Вероятно, ты растерялась. Мне просто тебя жалко. Ты, Танька, из разряда самомучительниц!

– Что?

– Ты только взгляни на себя. Ты всех мужчин будешь презирать и исключение сделаешь лишь для того, кто тебя будет мучить. Тогда ты будешь страдать, терзаться, кусать губы. Чувство, которое ты при этом испытаешь, это и есть твоя любовь. Любовь без надрыва и мучений тебе неизвестна.

Таня слушала, точно проваливалась во тьму. Голос Ваньки, тлеющие глаза Гоярына. Когда же наконец этот лоботряс Ягун заведет пылесос?

– Ну и что? А ты не хочешь учиться в магспирантуре, – сказала она, хватаясь за этот аргумент с отчаянием, с которым висельник пытается ухватиться за пролетающую муху.

Ванька зажал ладонью одну из ноздрей дракона. У Гоярына раздраженно дрогнуло веко.

– При чем тут магспирантура? Учит не магспирантура, учит жизнь. Мудрость тонким слоем разлита во всех людях без исключения. Надо увидеть… Я никогда тебе не рассказывал о той поре жизни, которая была у меня до Тибидохса?

– Мало рассказывал.

– Потому что не мог рассказать ничего хорошего, а превращать кого-то в унитаз для эмоций не в моих правилах… Отец, желтая майка, потом я попрошайничал на улице, голодал, а однажды потерял голову до того, что съел в супермаркете все продукты… Это ты все знаешь. А другого не знаешь. Еще до Москвы и до того, как отец спился, мы жили в поселке по Казанской железной дороге неподалеку от одного полустаночка. И там, в том же доме, только в другом подъезде, жила одна девушка. Долговязая, смешная, с тонкими ногами, как у жеребенка. Каждый день, нет – вру, – не каждый, выходила она к насыпи и кричала стучащим поездам: «Я здесь! Здесь я! Заберите меня отсюда!» Но поезда проносились, а она оставалась. Потом и мы уехали…

– И что с ней было потом?

Ванька дернул острым плечом.

– Не знаю. Больше мы никогда не виделись. Я даже имени ее не запомнил… Просто я вдруг понял, что и мне душно в Тибидохсе. Хочется крикнуть ее слова: «Здесь я! Заберите меня отсюда!» Возможно, когда-нибудь ночью я просто встану, возьму старый пылесос и полечу туда, где в водах океана плещется луна.

– Надеюсь, это будет не слишком старый пылесос. Иначе он заглохнет прямо посреди лунной дорожки и ты будешь плескаться вместе с луной, – бодрым голосом заявил Ягун, ввалившийся в ангар посреди последней фразы.

Гоярын недовольно шевельнул хвостом и выдохнул в лицо Ягуну тонкую прицельную струйку дыма. Это был тонкий, но вполне определенный намек не говорить слишком громко. Дракона тревожили звуки.

– Хорошо, хорошо, зеленая ящерица! Мир, дружба, драконбол! Я уже приглушил звук, мамочка моя бабуся! – заверил его Ягун и суфлерским шепотом, который можно было расслышать даже с крыши Башни Привидений, добавил: – Бедняга Гоярын! Он не в форме, чтобы быть воротами. И как мы собираемся выкручиваться? Не Ртутного же нам выпускать против невидимок? Можно, конечно, перед матчем заштопать Гоярыну рот, чтобы он не глотал мячи, но, боюсь, это будет против правил.

Ванька укоризненно посмотрел на Ягуна.

– У Гоярына тоска. Такое иногда бывает у старых драконов. Они живут так долго, что их кровь становится холодной и ее перестает согревать даже ртуть. Совсем же древние драконы вообще перестают двигаться и замирают. Снаружи их покрывает мох, чешуя окаменевает, они врастают в землю, и их принимают за скалы или камни. Даже сердце у них бьется редко – один раз в тринадцать лет.

– Гоярын еще не так стар. У многих команд драконы значительно старше. Опыт компенсирует у них недостаток подвижности. Взять хотя бы дракона бабаев. И потом за пару тысяч лет до того, как дракон окаменеет, его пламя становится совсем холодным и не может растопить даже тонкого льда. Так? У Гоярына же пламя будь здоров! – возразил Ягун.

Ванька терпеливо посмотрел на играющего комментатора.

– Ягун, теперь я понимаю, почему мы с тобой дрались в детстве через день! Чем ты вообще слушаешь? Я не утверждал, что Гоярын сейчас вдруг возьмет и окаменеет. У него тоска, и, если не привести его в норму, он не сможет быть «воротами»! Это началось еще ранней весной.