Золото мертвых - Прозоров Александр

Однако человек явно считал, что хуже будет, если он покажется. Стуки на корабле прекратились. Видать, работник был один, доделывал что-то по мелочам.

— Наверх, что ли, лезть? — оглянулся на боярина Зверев.

— А толку, княже? — пожал плечами Пахом. — Он, может статься, с той стороны спрыгнул, да и утек давно.

— Ты, Юрий Семенович, понапрасну мастерские не обходи, — неожиданно встрял в разговор Лучемир. — Ты узнай, у кого они матерьял ладный такой берут. К пильщикам обернемся да у них и спросим, кому свою работу продают. У таковых корабелов ушкуй искать и надобно.

— Я не Юрий, я Андрей, — вздохнув, поправил Зверев. — Пахом, ступай, пошуми под навесом. Наверняка кто-нибудь выскочит добро спасать.

Мысль оказалась правильной. Стоило холопу грохотнуть лежащей отдельно короткой доской, как из-за амбара показались сразу шестеро дюжих молодцев. Причем трое — с ложками в руках. Видать, мастеровых застали аккурат во время обеда.

— Эй, городской, чего надобно.

— Мы не городские, мы приезжие, — ответил за Пахома Андрей. — Материал ваш понравился, купить хотим. Где досками разживаетесь?

Увидев знатных гостей, мужики поумерили пыл и даже поклонились:

— Знамо где, у Посадской горки, у Ерофея Косорукого. То есть сына Лукина, что Косоруким звали.

— Посадская горка — это где?

— Да по улице нашей коли скакать, через полчаса там будете. По ней и возим.

— Отлично! Приятного вам аппетита, мужики.

Мастеровые не ответили, не поняв, что означает витиеватое пожелание, а всадники перешли на рысь и помчались в указанном направлении.

Лесопилку опознали без малейшего труда: четыре длинных, метров по двести, навеса, между которыми лежали бревна, а под крышами — белые, свежие доски. Далеко по округе разливался сказочный запах смолистого соснового леса, земля на версту была покрыта слоем мелких опилок. Засыпана явно специально, от слякоти. Под каждым из навесов работало восемь пар мужиков: бревна лежали на козлах, один из пильщиков стоял внизу, другой наверху, и оба как заведенные трудились большущими двуручными пилами, двигаясь от комля бревна к его вершине. Или наоборот.

— Вот уж кто наверняка всю жизнь чешется так чешется, — хмыкнул Зверев, глядя на осыпаемого опилками ремесленника. — Интересно, они местами меняются или быть нижним — это судьба?

— Вон, сруб стоит возле коновязи, — вместо ответа поднял плеть боярин. — Коли хозяин али приказчик есть, то там, вестимо. Не на улице же ему по рукам бить и серебро пересчитывать? Пойдем вдвоем, сын. А то как бы… не поссориться.

В избушке возле стола стоял за пюпитром лопоухий розовощекий толстяк в подпоясанном широким кумачовым кушаком зипуне. Чуть высунув язык, он что-то выводил белым гусиным пером, а рядом на столе валялось с десяток свернутых в трубочку и развернутых бумажных листков. Отчего здешние жители писали стоя, а не за столами, пока оставалось для Зверева загадкой.

— День добрый, — разведя плечи, коротко кивнул Василий Ярославович — Ты, что ли, Ерофеем, хозяином здешним, будешь?

— И вам доброго здоровия, бояре, — низко, но с достоинством кивнул толстяк. — Коли хозяин нужен, то в городе он ныне. А коли доски, брус али обрезки дешевые, то и я ответить могу.

— Видели мы ушкуй морской, что для Любовода Серого в слободе левобережной шьют, — вступил в разговор Андрей. — Доски для него хорошие выбраны. Мы бы хотели узнать, кому вы еще такие доски продавали? Мы бы хотели у таких мастеров себе судно купить.

— Купить или заказать? — уточнил приказчик.

— Есть разница?

— А как же! — Толстяк воткнул перо в чернильницу и оперся локтями на пюпитр. — Доска обрезная, мастерами по размеру гладко пиленная, зело дороже обычной получается. Посему многие для продажи как делают: простую, необрезанную берут, а в мастерской мальчишку с топором ставят, он этот край быстренько топориком обтюкает — и готово. Все едино внахлест сшивать. Доска сушеная дороже выходит — так они зимнюю, нынешнюю берут. Она смолу не впитывает — а они ее поверху, поверху смолят. С виду смотришь: ушкуй ладный, красивый, новенький. А что смола через год в воде отслаиваться станет, что борта водой пропитываются и течь начинают — того ведь сразу и не поймешь. Многие, кто не знает, и берут, за дешевизной гонятся. Такие корабельщики за ушкуй ведь всего пятнадцать-двадцать гривен просят. А обычный вдвое дороже выходит. Одна доска гривен в двадцать выпадает. Да еще работа. Да еще оснастка. Хотя, коли за зипунами ходить,^[16] то и такой сойдет. Его, может, в первый же поход сожгут или потопят али во второй. А что на третий год развалится — так до того срока ты уж либо купец именитый, либо тать безымянный, без времени сгинувший.