Дневной дозор - Лукьяненко Сергей Васильевич

Ее отбросило назад. Будто она на невидимую стенку налетела. Наташа вскрикнула, падая к ногам ворожеи, пузырек вылетел из руки и неожиданно легко разбился о стену. Крошечная лужица липкой бесцветной жидкости пролилась на линолеум.

– Тигренок, собери осколки для отчета, – спокойно сказал Гарик.

Наташа заплакала.

Нет, ни от страха, хотя тон Ильи не оставлял сомнений – память сотрут. Хлопнут в ладоши, или еще что-нибудь сделают – и сотрут. И останется она стоять на улице, в твердой уверенности, что дверь в квартиру ворожеи перед ней не открылась.

Она плакала, глядя, как растекается по грязному полу ее любовь.

В открытую дверь кто-то ворвался из подъезда. «Ребята, у нас гости!», – услышала Наташа тревожный голос, но даже не обернулась. Это было ненужно. Все равно – все забудется. Все разобьется, разлетится колючими осколками, прольется в грязь.

Навсегда.

Утром никогда не хватает времени на сборы. Можно встать в семь утра, а можно в шесть. Но все равно – пяти минут не хватит.

Интересно, почему так происходит?

Я стояла перед зеркалом, торопливо подкрашивая губы. Опять же – как всегда, когда торопишься, помада ложилась неровно, будто у школьницы, впервые, тайком взявшей мамину помаду. Уж лучше было и не начинать... выйти без всякой косметики. У меня в этом плане предубеждений нет, внешность позволяет.

– Аля!

Ну вот.

И это тоже обязательно случается!

– Что, мамуля? – крикнула я, торопливо натягивая босоножки.

– Подойди, малышка.

– Мама, я уже обутая стою! – поправляя сбившийся ремешок крикнула я.

– Мама, я опаздываю!

– Аля!

Бесполезно спорить.

Нарочито громко цокая каблучками – хотя в общем-то, я совсем не сердилась, я прошла на кухню. Мама, как водится, сидела перед включенным телевизором, пила очередную чашку чая с очередным кексом. Ну что она находит в этих противных датских кексах? Дрянь ведь страшная! Уж не говоря о вреде для фигуры.

– Малышка, ты сегодня опять собираешься задержаться? – даже не повернувшись в мою сторону, спросила мама.

– Не знаю.

– Алиса, я думаю, ты не вправе этого допускать. Есть рабочее время, а задерживать тебя до часу ночи... – мама покачала головой.

– За это платят, – невзначай сказала я.

Вот теперь мама на меня посмотрела. У нее задрожали губы.

– Ты ставишь это мне в укор? Да?

Голос у мамы всегда был хорошо поставлен. Как у актрисы. Ей бы в театре играть.

– Да, мы живем на твою зарплату, – с горечью сказала мама. – Государство обокрало нас, и бросило умирать на обочине. Спасибо, доченька, что не забываешь. Мы с папой очень тебе благодарны. Но не надо нам постоянно напоминать...

– Мама, я вовсе это не имела в виду. Мама, ну ты же знаешь, что у меня ненормированный рабочий день!

– Рабочий день! – мама всплеснула руками. На подбородке у нее висела крошка кекса. – Скажи уж лучше – рабочая ночь! И еще неизвестно, чем ты занимаешься!

– Мам...

Конечно, ничего такого она не думает. Наоборот, всегда с гордостью рассказывает подругам, какая я примерная и славная девочка. Просто ей с утра хотелось поругаться. Может быть – новости посмотрела, и услышала какую-нибудь очередную гадость о нашей жизни. Может быть с утром поутру поцапалась – не зря же он так рано ушел.

– И бабушкой в сорок лет я становиться не собираюсь! – без особого перехода продолжила мама. Да и зачем ей тут переход? Она давно боится, что я выйду замуж, уйду из дома, и им с отцом придется жить вдвоем. А может и не придется – я как-то посмотрела линии реальности, и очень вероятно, что папа уйдет к другой женщине. Он на три года моложе мамы... и в отличии от нее за собой следит.

– Тебе в этом году пятьдесят, мама, – сказала я. – Извини, я очень спешу.

Уже в прихожей меня догнал полный справедливой обиды мамин крик:

– Ты никогда не хотела поговорить с матерью по человечески!

– Когда-то хотела, – сказала я себе под нос, выскакивая за дверь. – Когда была человеком, хотела. А где ты тогда была...

Понятное дело, что сейчас мама тешит себя мыслью, какой скандал устроит мне вечером. И еще мечтает привлечь к этому папу. Когда я об этом подумала, настроение сразу стало гадким.

Что за манера – вмешивать любимого человека в скандал? А ведь мама его любит! До сих пор любит, я точно знаю, я проверяла. И не понимает, что своим характером убила в отце его любовь.

Никогда так не буду делать.

И маме не позволю!

В подъезде никого не было, да это меня бы и не остановило. Я обернулась к двери, и посмотрела – по-особому, слегка прищурившись... так, чтобы увидеть свою тень.

Настоящую тень. Ту, что рождена сумраком.

Это выглядит так, будто впереди сгущается мрак. До самой пронзительной темноты, до такого черного цвета, рядом с которым беззвездная ночь станет днем.

И на фоне этой темноты – вздрагивает сероватый, клубящийся; и не объемный, и не плоский силуэт. Будто его вырезали из грязной ваты. А может, наоборот – прорезали великую Тьму, и оставили в ней дверь в сумрак.

Я шагнула, наступая на тень, та скользнула вверх, принимая мое тело. И мир изменился.

Краски почти исчезли. Все застыло в сероватой, смазанной мгле – такая бывает, если у телевизора убрать до минимума цветность и контрастность. Звуки замедлились, и наступила тишина, остался лишь едва уловимый рокот... слабый, будто шум далекого моря.

Я была в сумраке.

И видела, как пылает в квартире мамина обида. Лимонно-желтый, кислотный цвет, перемешанный с жалость к себе и едко-зеленой неприязнью к отцу, так не вовремя ушедшему в гараж возиться с машиной.

А еще над мамой потихонечку формировался черный вихрь. Узконаправленное проклятие, пока еще хиленькое, на уровне «чтоб ты сдурела на своей работе, сволочь неблагодарная!», но зато – материнское. Особо мощное и цепкое.

Ну уж нет, мамочка!

Отец твоими стараниями в тридцать семь инфаркт получил, а три года назад я его от второго едва спасла... такой ценой, что и вспоминать не хочется. Теперь и на меня нацелилась?

Я потянулась через сумрак – изо всех сил, даже заныло под лопатками. Схватила мамино сознание – то дернулось, и оцепенело.

Так... сделаем-ка вот что...

Я вспотела, хотя в сумраке всегда прохладно. Я потратила силу, которая пригодилась бы на работе. Зато через мгновение мама уже не помнила, что разговаривала со мной. И вообще – ей очень нравилось, что я такая трудяга, что на работе меня ценят и любят, что я убегаю ни свет, ни заря, и возвращаюсь заполночь.

Вот так.

Скорее всего, это даст временный эффект, я ведь не хотела лезть слишком уж глубоко в мамино сознание. Но пара месяцев спокойной жизни мне обеспечена. И папе тоже, а я папина дочка, и люблю его куда больше, чем маму. Это только детям трудно ответить, кого больше любишь, папу или маму, у взрослых очень даже запросто получается...