Донос мертвеца - Прозоров Александр

— Эрнст! — окликнул воина Флор. — Заколи последнюю свинью, разделай, располосуй мясо на полосы и выложи на мороз. Завтра выступаем. До утра как раз промерзнет, с собой возьмем.

Ливонец, кивнул, поднялся. За ним увязались еще двое — помогать. И неудобно одному, и им хоть какое-то развлечение.

— Значит, говоришь, во дворе обязательно рыбку надо иметь? — вернулся к разговору с девочкой Флор. — А какая тебе больше нравится? Щука или лещ?

— Судак! — уверенно ответила девочка. — Папа завсегда ловит судака!

Касьян все эти дни промаялся во дворе. Иногда он пытался ухаживать за скотиной, иногда в бессилии метался от стены к стене или, уткнувшись лбом в сложенные руки, молча лежал на сеновале. Несколько раз, прихватив вилы, он пытался войти в дом, но каждый раз протянутая к двери рука немедленно немела, и он так ни разу и не смог дотянуться до ручки.

Иногда к нему выходила Лада. Она ничего не рассказывала, только тыкалась ему в грудь головой и плакала, а потом уходила назад. Приносила немного мяса, чищеной моркови, хлеба для ребеночка. Ничего не понимающий сынок время от времени начинал хныкать, но размоченный в молоке и завернутый в тряпочку хлеб поглощал исправно, только давай.

У Касьяна все чаще возникало ощущение, что вот так: он во дворе, а Лада в доме с чужими мужиками, они жили всегда, а воспоминание о былом счастье — это всего лишь давнишний сон, несбыточная мечта приравненного к дворовой скотине бесправного раба. Когда однажды не обращающие на него никакого внимания воины вошли во двор, настежь распахнули в снежную зиму ворота и принялись седлать лошадей, он просто не поверил происходящему. Молча ходил за ними по пятам и смотрел, смотрел, смотрел, не доверяя своим глазам.

Ливонцы вывели своих коней, перекинули чересседельные сумки, один за другим поднялись в седла. Последним вышел из дома худощавый человек в плаще, забрался на пегого ширококостного жеребца и, не произнеся ни звука, повел свой маленький отряд вниз по реке. Спустя полчаса последний из незваных гостей скрылся в ельнике, под который подныривала узкая в этом месте Черная.

Касьян неуверенно поднялся на крыльцо, на котором, с таким же неверием во взгляде, стояла Лада, потрогал дверь. Ничего. Рука больше не немела, пальцы уверенно обнимали рукоять. Он открыл дощатую створку, закрыл. Снова открыл, и снова открыл. Ничего…

— Мама, а когда дядя Флор снова приедет? — подергала Ладу за рукав дочка.

Женщина внезапно разрыдалась, закрыла лицо руками, кинулась в дом. Касьян вошел следом и начал бродить по комнатам, не в силах отделаться от чувства, что не видел их уже много, много лет. Потом вспомнил про распахнутые ворота двора и заторопился закрыть скотное помещение от уличного мороза.

Лада находилась там. Она уже успела перекинуть вожжи через потолочную балку, надеть себе на шею петлю. Увидев мужа, торопливо отпихнула из-под ног пустой бочонок, повисла на слегка подпружинивающих ремнях — но Касьян успел, схватил, крепко обнял. Потом приподнял, снимая петлю и унес в дом.

Женщина проплакала весь день — и весь день муж не отходил от нее ни на шаг, сопровождая даже в нужник. К вечеру Лада все-таки немного успокоилась, впервые заговорила с дочкой и сама покормила младенца размоченным хлебом.

Ночью в Замошье пришли волки. Стая в полтора десятка голов ходила от сруба к срубу, громко выла под затянутыми бычьим пузырем окнами, пыталась подрыться под дом и грызла закрытые на прочный запор воротины двора. Но впервые за время супружества Лада не только не испугалась — вовсе не обратила внимания на злобных лесных хищников.

* * *

В родном краю воин втрое сильнее, нежели на чужбине. И не только потому, что дом родной защищает, за каждый кустик, за каждую травинку душа болит. Еще — здесь каждый знал, кто такие бояре, ради чего они на свете живут, ради чего их земля родная кормит, за что пахари им труд свой отдают, а царь никакого тягла не требует. Зализе не нужно было думать ни о раненых и увечных, ни о павших, ни о еде и лошадях.

И в Бору, и во Гдове жители приняли в свои дома воинов, кровь за отчину свою проливших, отпели погибших, не пожалели ни сена и овса боевым коням, ни тепла и снеди для ратников. А потому уже на следующее утро после сечи на Чудском озере кованая конница опять легко, словно на крыльях, помчалась по родной стороне, не волоча за собой, словно повешенные на ноги колодки, тяжелого неуклюжего обоза.