Дочь палача - Сандему Маргит

Она услышала, как он рассмеялся, но тут же серьезно сказал ей:

— Спасибо, любимая! Ты доже должна узнать правду. Я боюсь, Хильда! На протяжении всей моей взрослой жизни я испытывал великий страх, что у меня ничего не получится. По этой причине я избегал девушек, вплоть до того момента, когда встретил тебя и попал в сети любви, выражаясь высокопарно. И теперь я тоже боюсь.

— Я не совсем понимаю, чего?

— Нет, как тебе это объяснить, ведь ты всю свою жизнь жила вдали от людей… Я думаю, что несчастные дни, проведенные в шахте, разрушили мою способность любить.

Ее веки уже налились свинцом, она с трудом удерживала их.

— Любить? — пробормотала она. — Но ведь ты сказал, что… любишь меня!

— Я имею в виду… плотскую любовь.

Хильда онемела. Закрыв глаза, она произнесла безразличным тоном:

— Думаю, я поняла. Но ты уверен в этом?

— Нет. У меня есть только предчувствие. У нас с Калебом был общий друг, его звали Кнут, он не так давно умер, и мы тяжело переживали утрату… Так вот он говорил, что потерял… как это можно назвать? Мужскую силу. Впрочем, он был тяжело болен.

Зевнув, Маттиас продолжал:

— Его слова запомнились мне, и когда я однажды, несколько лет спустя, повалил на землю одну девушку — это было на празднике в Тюбингене — и она начала ласкать и целовать меня (а она была очень нежной и привлекательной), я не испытывал никаких чувств. Никакой реакции. Это стало для меня предостережением, и я избегал девушек. Я не хотел быть свидетелем собственного позора, поэтому я и стал трусом. Вот так я и стал «милым Маттиасом, отдающим себя людям». Так оно надежнее.

Хильда на миг задремала, но заставила себя проснуться. Нескладно, словно в опьянении, она произнесла:

— И все-таки ты просил меня придти, если… мне понадобится… кто-то?

— Я не могу себе представить тебя в объятиях другого, вот и все.

— Маттиас, — жалобно произнесла она. — Зачем ты приготовил для нас снотворное? Я хочу, чтобы ты пришел ко мне сейчас, я дам тебе всю мою любовь, мы могли бы попробовать…

— Но, дорогой друг… я же не хочу унизить тебя, ты же понимаешь!

Она говорила теперь так неразборчиво, что ему приходилось гадать, что она сказала.

— Не будет ли более практичным… выяснить все детали, прежде чем вступать в брак? Или ты хочешь неземного брака со мной, построенного на преданности, идущей от разума? Я не настаиваю на том, что нужно попробовать именно сейчас, но ведь ты должен знать, можешь ты или…

Она заснула.

Маттиас по-прежнему лежал, опершись на локоть, прислушиваясь к ее глубокому дыханию, потом встал и тихо подошел к ее постели. Лунный свет проникал в комнату — и он смотрел на ее прекрасное лицо, озаренное голубоватым, мягким сияньем. Сев на край постели, он погладил ее по щеке, потом наклонился и поцеловал в губы — мягко и нежно. Потом протянул руку к ее редкой красоты волосам. Его рука застыла в нерешительности, коснувшись края одеяла, накрывавшего ее плечи. Но целомудренный вырез ночной рубашки, отделанный кружевом, был воспринят им как знак того, что он должен уважать ее невинность и чистоту. Его мысли не шли дальше того, чтобы увидеть ее плечи и округлость грудей — но даже это показалось ему святотатством.

Вместо этого он получше укрыл ее одеялом, поцеловал в лоб и пошел спать.

Он долго лежал и смотрел на луну, пока не начало действовать снотворное.

12

В эту ночь не Маттиас, а Хильда переживала душевные муки. Как только снотворное перестало действовать, на нее навалились фантастические, бредовые видения.

Она лежала в гробу — в настоящем гробу с рассохшимся днищем и кое-как сбитой крышкой: большего она не заслуживала.

Гроб скребли и царапали чьи-то огромные лапы, просовывая ногти в щели, отдирая доски. Она пыталась звать на помощь, но не могла издать ни звука. Снаружи доносилось хрюканье и рев — и вдруг зверь прижал морду к щели и уставился на нее горящими, злобными глазами. Это было лицо отца, в чертах которого было что-то звериное — и он просунул в щель мохнатую руку, чтобы схватить ее за корсаж и вытащить наружу. Во рту у него вместо слюны была кровь — и Хильда кричала, кричала… Она боролась с руками, вцепившимися в нее.

— Хильда! Хильда, успокойся, это же я, Маттиас! Ну, ну, тебе просто снится сон. Ты уже не в лесу, а в Гростенсхольме, в полной безопасности.