Утро черных звезд - Белецкая Екатерина

В витрине находилось платье. Очень простое, темно-серое, с тонким белым кантом на вороте и рукавах. Платье было одето на манекен и подсвечено с трех сторон неяркими лампами. Ничего, кроме этого платья, в витрине больше не было.

Скрипач никогда не умел делить одежду на мужскую и женскую, и грузчики на свалке порой ухохатывались над ним, потому что Скрипачу ничего не стоило нацепить на себя одновременно побитую молью шубу, сапоги до колен и женскую юбку, длиной до середины икры, классического покроя. Скрипач видел в одежде защиту от холода и не более того, ему было все равно, что на нем надето. Он никогда не желал обладать чем-то чужим.

Но это платье… Чем дольше стоял Скрипач у витрины, тем больше и больше оно его завораживало — своими линиями, изгибами, своей идеальной простотой. Уже совсем стемнело, а он все стоял и стоял, как верующий перед любимой иконой, и не мог отвести от платья взгляд. Скрипачу впервые в жизни захотелось… нет, не получить этот предмет в пользование, конечно, но хотя бы потрогать это недоступное из-за стекла чудо, прикоснуться к нему.

Из магазинчика вышла низкая, худенькая и удивительно некрасивая девушка с папиросой в зубах. Она посмотрела на Скрипача долгим изучающим взглядом, а затем спросила:

— Что, парень, нравится платье?

Скрипач восхищенно закатил глаза и томно вздохнул — говорить он, конечно, умел, но сейчас ему было не до слов.

— Ты просто так смотришь или хочешь купить?

— Смотрю я… — согласился Скрипач. — Тонко очень.

— Что «тонко»? — не поняла девушка.

— Стенка у глобуса, — пояснил Скрипач. — Знаешь, глобус? Такой красивый, круглый, а стенка тонкая.

— Клиент, а ты нормальный вообще? — прищурилась девушка. Конечно, Скрипач после дурдома выглядел если не респектабельно, то близко к тому. Но впечатление нормальности пропадало полностью, стоило ему открыть рот.

— Как камушки, по шесть в колоде, — попробовал объяснить Скрипач. Он засмущался, потупился, принялся теребить край больничной куртки, в которой сбежал. — Серое…

— Значит, тебе нравится платье? — задумчиво спросила девушка. Скрипач, не поднимая глаз, закивал. Она усмехнулась. То, что парень явно не в себе, ее нисколько не смутило, даже наоборот, кажется, ей пришла в голову какая-то неожиданная мысль. — А хочешь посмотреть еще платья? Пойдем, я покажу тебе разные платья. Мне интересно, понравятся ли они тебе.

Скрипач дал увести себя в полуподвальный магазинчик. Девушка (которая оказалась хозяйкой этого заведения) кликнула помощницу, и демонстрация моделей началась.

— Ты сумасшедшая, Кларисса! — говорила Натели, влезая в очередной наряд. — Ничуть не лучше, чем этот длинноволосый псих, который сидит в зале.

— Поверь мне, это уникальный шанс, — некрасивая девушка прикурила одну папироску от другой. — У парня гениальный нюх на вещи. Ты бы видела, как он смотрел на модель в витрине! У него глаза горели, как у кота, и я…

— Говорю тебе, ты — сумасшедшая! Ну как этот ненормальный, который двух слов связать не умеет, поможет тебе отобрать платья для показа?!

— Нужно наблюдать за его реакцией, — холодновато ответила Кларисса. — Выйдешь, и посмотри. Можешь, для примера, надеть свой дурацкий костюм от тетушки Бегонии, сама увидишь, как его скорчит от одного взгляда на это уродство.

Кларисса оказалась права. Скрипач узнавал ее работы безошибочно, и, увидев очередной экземпляр, радостно подскакивал на стуле. Особенно удачным платьям он даже хлопал в ладоши. Кларисса делала пометки в блокнотике, Натели моталась туда-сюда, едва успевая переодеваться, а Скрипач, позабыв обо всем на свете, ждал явления главного героя — и, наконец, дождался. Натели сняла платье с манекена, вошла в примерочную, а вышла уже в нем.

Скрипач молитвенно сложил руки — перед ним стояло совершенство. Он, стесняясь, подошел к предмету своего обожания поближе и деликатно потрогал рукав. Совершенство. Это было совершенство, во всем. Изящные строгие линии, тончайший белый кант, мягкая, приятно-тяжелая, отлично драпирующаяся ткань, никакого дурацкого украшательства вроде бантиков или пуговиц. Если бы Скрипач умел связно передавать свои мысли, он бы, наверное, похвалил Клариссу за такую работу. За удивительно выразительную лаконичность. За умение сказать одной правильной линией больше, чем сотней неправильных. За простоту того, что уже при рождении стало классикой.