Запах страха - Панов Вадим Юрьевич

– Я его лечил, Машенька, я его лечил.

– Как?

– Я расскажу. Отвези меня, пожалуйста, домой. Я все расскажу.

– Значит, запрещенный артефакт? Любопытно. – Сантьяга прошелся по толстому ковру, украшавшему пол его кабинета, на мгновение задержался перед изысканной картиной, затем посмотрел на эрлийца: – Как вам вино, брат Ляпсус?

– Замечательно! – Врач блаженно вдохнул аромат старинного напитка. – Выше всяких похвал.

– Триста лет назад в Бургундии делали потрясающее вино, – улыбнулся комиссар. – А с годами оно становится лучше и лучше.

Нав вернулся в свое кресло, свободно развалился в нем, забросив ноги на антикварную столешницу, небрежно взял хрустальный бокал и сделал маленький глоток.

– Скажите, брат Ляпсус, эта девочка, Маша, она действительно может стать хорошим врачом?

– У нее великолепный потенциал, – подтвердил эрлиец. – По человским меркам, разумеется, но – великолепный. Я видел, как Маша работает.

– Вас приглашал Кабаридзе?

– Да.

– Только за этим?

– Он хотел удостовериться, что поставил правильный диагноз.

– Смертельный диагноз?

– Да. – Ляпсус помолчал. – Реваз надеялся, что Московская обитель сможет помочь. Но, увы.

– Увы, – эхом повторил Сантьяга. – Он в отчаянии, и буквально в тот же день ему предлагают выход из положения. Какое случайное и радостное совпадение.

– Вы что-то сказали? – Эрлиец в очередной раз приложился к бокалу, а потому не расслышал тихие слова комиссара.

– Попробуйте это вино с русскими яблоками, – предложил нав. – На мой взгляд – необычайное сочетание.

Странные вкусы лидеров Темного Двора иногда ставили в тупик жителей Тайного Города, но брат Ляпсус решил сделать комиссару приятное.

– С удовольствием, – и потянулся к вазе с фруктами.

Благодаря пацифистским принципам братства Целителей, его члены не часто попадали в поле зрения Сантьяги. Сам комиссар, мягко говоря, не разделял идеалов лучших человских врачей, но относился к ним с уважением. Именно из-за приверженности принципам. Теперь там что-то изменилось. Любое общество, построенное на идеалах, меняется с течением времени. Иногда развивается, иногда деградирует, но очень редко остается таким, каким его задумывали основатели.

Двести лет Великим Домам не предлагали купить Куколки Последней Надежды. Двести лет таинственные человские мастера не выходили на связь. Теперь Сантьяга знал, кто хранил знание все это время. Целители. Нет ничего странного в том, что самое лучшее, самое безотказное средство от всех недугов оказалось в их распоряжении. И нет ничего странного в том, что самые лучшие врачи, одни из последних идеалистов этого мира, двести лет не решались его применить. Но что заставило их создать Куколку?

Комиссар узнал, где началась игра. Кто ее начал – другой вопрос. А для чего – третий. Таинственный игрок сам ставил вопросы и сам на них отвечал. Открывал тайны, открывал карты, всеми силами показывая, что играет честно. А значит, цель игры – не Куколка. Куколка – это отступные. Есть что-то еще. Что-то важное, что-то очень важное, раз таинственный игрок с такой легкостью избавляется от запрещенного, но очень дорогостоящего знания.

Сантьяга с улыбкой посмотрел на эрлийца.

– Брат Ляпсус, передайте профессору Кабаридзе, что, пока Куколка не активизирована, а значит, преступление не свершилось, меня ничего не интересует. В дальнейшем же… – Комиссар повертел в руках бокал. – Если активизация пройдет тихо, то в дальнейшем он может рассчитывать на понимание со стороны Темного Двора.

Яне не составило особого труда проникнуть в тщательно охраняемое федеральное здание – мощная завеса классического морока сделала ее невидимой и для охранников, и для охранных систем. Девушка свободно прошла через детектор металла, просмотрела информационную доску и направилась к лифту: приемная Гинзбурга находилась на последнем этаже.

– Да, Чарли, операция проходит в полном соответствии с планом, – твердо произнес Самуэль, крепко прижимая к уху телефонную трубку. – Работы над монстром идут круглосуточно. Я привлек более тридцати экспертов, а сегодня вечером должны прилететь еще два профессора с Западного побережья. Я вызвал их из отпуска.

– Ты уверен, что такое количество привлеченных специалистов не нарушит режим секретности? – осведомился директор ФБР.

– Я выбираю только проверенных людей. Только тех, кто уже сотрудничал с нами, и лично провожу предварительные беседы. – Гинзбург улыбнулся. – К тому же, Чарли, всем яйцеголовым запрещено покидать научный центр.

– Это правильно, – одобрил директор. – Представляешь, что начнется, если военные решат наложить на нашего инопланетянина лапу?

– За меня не беспокойся, Чарли, в Нью-Йорке утечки не произойдет.

Дверь в кабинет приоткрылась, заставив Самуэля недовольно вскинуть брови, но тут же вернулась на место.

– В Москве проблем не будет?

– Я направил туда наших лучших людей.

– Парни из госдепартамента обещают оказать им любую помощь. – Директор ФБР помолчал. – Надеюсь, статуэтка окажется хорошим следом.

– Не сомневаюсь.

– Когда ты сможешь подготовить отчет для президента?

– Яйцеголовые обещают сказать что-нибудь внятное к полуночи.

– Вот и хорошо. Закончишь с ними – сразу же вылетай в Вашингтон. Мы вместе поедем в Белый дом.

– Я понял, Чарли. – Самуэль задохнулся от переполнивших его чувств – ведь директор мог запросто подвинуть начальника нью-йоркского отделения и лично изложить ситуацию президенту. – Спасибо.

– До встречи.

Гинзбург положил трубку и радостно улыбнулся. Доклад у президента!! Это успех! Нет, прорыв!! Теперь о карьере можно не беспокоиться – будет все. Самуэль потянулся и болезненно поморщился: затылок на мгновение пронзила тонкая игла боли.

«Проклятье! Надо больше отдыхать». С тех пор, как спасатели обнаружили в обломках самолета инопланетное чудовище, Самуэль ни разу не сомкнул глаз и практически все время уделял неотложным делам. От такого ритма он уже отвык.

Гинзбург потер глаза. Боль исчезла, но оставила очень неприятное ощущение какого-то давления. Не сильного, можно даже сказать – мягкого, но постоянного. Словно чьи-то нежные пальцы ласково ощупывают затылок.

«Кажется, где-то было болеутоляющее». Самуэль потянулся к ящику стола, но остановился, замер, вытянув вперед руку, пронзенный ОЧЕНЬ важной мыслью.