Заколдованная луна - Сандему Маргит

Как будто бы это имело отношение к ее происхождению! Звучало совершенно ужасно! У кого был змеиный язык? У сверхъестественного существа?

Криста даже не помнила, было ли ей когда-нибудь так грустно, было ли так скверно у нее на душе.

К счастью, тут вышли женщины со своими ведрами, а с ними и управляющий. Он отмерил молоко пол-литровой меркой на длинной прямой ручке. Криста присела в книксене и поспешила выйти пока он облизывал кончик своего карандаша, чтобы записать в приходно-расходную книгу, сколько она получила.

Когда она взглянула на спрятавшийся диск луны, глаза ее были полны смятения. Услышанное полностью перевернуло ее жизнь.

Хотя чем больше она думала об этом, тем легче она смирялась с мыслью о другом отце, не Франке. Конечно, это было очень стыдно, это было просто невыносимо, но она ничего не могла поделать – эта мысль начинала ей нравиться.

Да разве она сама не думала только что, что просто невозможно быть такими разными, как она и Франк?

Нужно бы узнать больше.

Разумеется, Франку она ничего сказать не могла. Это просто не годилось, он конечно ничего не знал. Ей надо быть в Линде-аллее.

Безусловно, мысль о неизвестном отце была романтичной. У нее мурашки бегали по телу от напряжения, хотя ей и было очень грустно. Она внезапно стала другой, так ей казалось.

Секунду спустя, она рассердилась на Людей Льда. Почему они ничего не сказали? Ладно, успокоилась она, решив, что у них, конечно же, были на то свои причины.

Да нет, она не верила в это – насчет сверхъестественного отца! В самой мысли о другом отце, не Франке, было что-то постыдное, но приятное. Они были такими разными и во вкусах, и в образе жизни, и в мнении о том, что делает эту жизнь ценной.

Теперь проблема была в том, чтобы как-то съездить в Линде-аллее. Она просто должна была теперь поехать туда. Она должна припереть их к стене.

«Так вот, значит, что ты хотела от меня, – подумала она, взглянув на луну. – Подготовить меня к тому, что вся моя жизнь полетит вверх тормашками. Что я должна будут начать думать по-новому. Ну да, разумеется, я буду твердой, что бы ни случилось. А разве ты можешь рассказать мне что-то ужасное о моем происхождении? Что мой отец – сумасшедший, который сидит в заточении? Или что он сидит в тюрьме?»

Она продолжала: «Но должен же быть у меня более интересный отец, чем Франк!»

Ой, как несправедлива она была сейчас! Бедный Франк, такой добрый! И такой больной!

Странно, что она всю жизнь думала о нем, как о Франке! Не как об отце. Она говорила «папа» ему. Но никогда о нем. Как будто бы не могла заставить себя сделать это.

– О-о, как же ты все перевернула в моей жизни, – прошептала она луне, которая по-прежнему освещала мягкие очертания гор и холмов вокруг, в уездах Эстре, Акерс и Ниттедаль. – Разумеется, тебе было, о чем мне рассказать, это точно! Но сейчас я это знаю. Так что можешь больше не прятаться в тумане. Видишь, я отреагировала довольно спокойно.

Но луна была по-прежнему бледной, по-прежнему неприятной.

2

Она снова была дома. И теперь, когда она узнала о своем происхождении, все стало казаться другим. Это был не ее дом, она это чувствовала. Ее домом была Линде-аллее.

Линде-аллее, где выросла ее мать.

Она поняла, что женщины в хлеву были правы. Франк не ее отец. У них не было ничего, ну совершенно ничего общего.

Пока Криста переливала молоко, она машинально мурлыкала песенку:

«Маленькая его сестренка была

Хрупкая, как тростинка.

Но слишком рано она умерла —

Жестока была к ней судьбина».

– Криста! – послышался возмущенный голос Франка. – Как ты можешь петь эту примитивную уличную песню?

Она вздрогнула.

– Неужели? Я этого даже не заметила!

– В своем доме я хочу слышать только нравоучительные песни.

– Но ее поют везде, даже в молельном доме.

– И вовсе нет. Хотя, кстати… Нет, иди-ка сюда, что это я здесь сижу и надрываюсь, крича тебе! И вообще: скоро зайдет Ингеборг, и вы пойдете на собрание.

– Сегодня вечером? – спросила Криста, входя в комнату. Она внимательно взглянула на Франка Монсена и почувствовала, что разница между ними просто бросается в глаза. Прискорбно, но ничего не поделаешь. Неужели она когда-то могла думать, что она его дочь?

О, добрый, милый Франк, сможешь ли ты простить меня? Мне не хочется так думать, ведь ты, ничего не зная, так заботился обо мне всю мою жизнь!