Киндрэт. Кровные братья - Турчанинова Наталья

Паула убрала ладонь со сгиба руки Миклоша, отошла в строну, чтобы не раздражать своим присутствием и не видеть кровавые подробности на снимках. Йохан встал в противоположном конце зала, привалился спиной к стене. Его не интересовала выставка. Он зорко посматривал на своего господина. Как будто ожидал, что кто-нибудь решится причинить ему вред.

Сам нахттотер медленно переходил от одной фотографии к другой, рассматривал их с явным удовольствием, задерживался у особенно понравившихся. Со стороны он был похож на интеллигентного, симпатичного молодого человека, интересующегося современным искусством и не пропускающего ни одной новинки в культурной жизни города. Безобидный, утонченный театрал. Но первое впечатление рассеивалось, стоило посмотреть ему в глаза. Убийца и садист, жестокий выродок. Паула спокойно и доброжелательно улыбнулась, когда он мельком глянул на нее. И, повинуясь резкому кивку, подошла.

– Неплохо, – сделал вывод Миклош. – Вот это.

Маленькая девочка в драном платье, грязная, растрепанная сидела рядом с развалинами, держа в руках такую же грязную куклу, и смотрела в объектив огромными, печальными, мудрыми глазами. Вокруг метались люди, спасатели выносили из завала раненого, рыдали родственники, шепчущейся кучкой стояли любопытные. Над местом катастрофы оседало облако пыли, вился дым. А ребенок продолжал смотреть на мир с недетским выражением смирения и спокойствия, прижимая к груди резиновую куклу.

– Это напоминает… – Тхорнисх повернулся к Пауле, глядя как будто сквозь нее остановившимся взглядом. – Помнишь материалы с Нюрнбергского процесса? Фото графия девушки из концлагеря. Она среди других заключенных ждет похода в газовую камеру. Все уже раздеты, и она обнаженная сидит на переднем плане, прикрывая грудь рукой. У нее такие же покорные, печальные глаза.

Мадонна двадцатого века. А это, – кивнул на фотографию, – Мадонна двадцать первого.

Паула почувствовала, как перехватило горло. Она не ожидала такой реакции от Миклоша Тхорнисха.

– Ваши слова было бы лестно услышать автору. Это высокая оценка.

– Нет. Фотограф всего лишь снял то, что увидел. Но не он был режиссером, не он вызвал боль в глазах ребенка.

Он не создатель катастрофы.

Теперь тхорнисх в упор смотрел на нее, пристально, внимательно и не как на игрушку, с которой приятно позабавиться. Ему хотелось поговорить, поделиться впечатлениями.

– Но он увидел, нахттотер. Не многие умеют видеть именно те мгновения, которые становятся картинами эпохи. Такими, как Джоконда Леонардо. На полотне не просто женщина. В ее глазах отражение века. Медленного, размеренного.

Он усмехнулся:

– С кем, как ни с фэри, говорить об искусстве. Шестнадцатый век был не менее кровав и жесток, чем другие.

Это время войн. Италия превратилась в поле нескончаемой битвы, в Спире происходило восстание за восстанием, алжирские корсары наводили ужас на испанцев и все Средиземноморье. Европа была одним большим костром. Конкистадоры огнем и мечом крестили инков, за Новый Свет шла грызня, а религиозные войны по ставили Францию на колени.

– С кем, как ни с тхорнисхом, говорить о войне. – Паула улыбнулась, возвращая комплимент, если это был комплимент. – Я читала о событиях того времени, но в глазах Моны Лизы – мир и покой. Средоточие спокойствия – того, к. чему всегда стремились люди…

В кармане Миклоша зазвонил телефон, лицо нахттотера перекосило от раздражения, он вытащил сотовый и с размаху швырнул в мусорную корзину. Тот жалобно звякнул, стукнувшись о дно, и замолчал. Йохан, наблюдавший за господином, невозмутимо подошел к урне, запустил в нее руку, покопался там, сосредоточенно сопя, и выудил мобильный.

– …то, что представляет для них наивысшую ценность. – Закончила Паула свою мысль, делая вид, что не заметила выходки тхорнисха.

– Мир не представляет никакой ценности, – недовольно буркнул тот, провожая взглядом заботливого помощника. – Мир – это покой, значит, отсутствие движения и развития. Катастрофы являются тем толчком, который возбуждает в людях творческую энергию, перетряхивает их, заставляет видеть новое. Не слюнявые пейзажики и натюрморты, а вот это. – Тхорнисх обвел ладонью фотографию. – То, что оживляет их собственную душу. А натюрморт может вызвать лишь рвоту или несварение желудка. Что?! – резко перебил он сам себя, заметив выражение ее лица. – В чем дело?

Паула поспешно захлопала ресницами, пытаясь очнуться от изумления и в какой-то мере восхищения.