Череп епископа - Прозоров Александр

— Пошла, пошла! Эх, застоялась кобылушка! — от сильного рывка Прослав откинулся на спину и захотел натянуть поводья, пока Храмка не увезла его слишком далеко, но вместо этого ожег ее свободным концом вожжей: — Н-но, пошла!

И снова голова его наполнилась тупым ужасом от собственного поведения. А позади начавшие было отставать соседи принялись старательно разгонять своих лошадей.

— Скорее, скорее, скорее…

Вскоре берег скрылся в белесой пелене, в воздухе закружили снежинки. Белый снег, сплошные белые облака над головой, белые вихри впереди и позади — трем сервам мерещилось, что по воле кого-то из бесов они исчезли из мира, повиснув в центре белого безразмерного Хаоса, из которого Бог и создавал мир целых семь дней. Когда после нескольких часов пути в сгущающихся сумерках впереди неожиданно показались темные точки, соседи погнали сани к ним уже безо всяких понуканий. Обнаружив посреди снежной пустыни несколько наполненных людьми лойм, мужики ясно осознали, что окончательно свихнулись.

По мере приближения стали заметные отдельные воины, которые шевелились, дышали, прогуливались по льду около суденышек. Рыбаки, скинув овчинные тулупы, пытались рубить лед вокруг своих лойм. Снег вокруг прорубленных траншей намокал, но особой пользы от этого труда не замечалось.

Проехав мимо длинной череды намертво засевших лодок, Прослав остановился возле одной из них, мало отличной от других, бросил вожжи, направился с сидящему возле носа богато одетому дворянину, с каждым шагом все яснее узнавая в нем своего господина кавалера Хангана — но все равно не в силах остановиться. И, что самое ужасное — рука его вытянулась вперед и небрежно похлопала рыцаря по плечу.

Тот вздрогнул, поворотился.

— Я пригнал сани, — не узнавая своего голоса, произнес Прослав. — Ядра и порох к войску доставить.

Тут умопомрачение наконец отпустило его, колени смерда подогнулись и он упал в снег, низко склонив голову:

— Простите, мой господин.

— Что ты сделал? — рыцарь сильными руками сгреб его под грудки и поставил перед собой. — Что ты сделал, повтори?!

— Я п-п-пригнал-л с-сани… — на этот раз язык не желал повторять прежних слов.

— Сани… Сани! — кавалер неожиданно поцеловал его в заиндевевшую бороду, лихорадочно зашарил у себя на поясе и ткнул что-то ему в руку: — Сани! Молодец!

Прослав покосился на рукавицу и, шалея от нежданного чуда, увидел там большущую золотую монету, названия которой знать не мог, поскольку никогда в жизни подобных денег в руках не держал.

— На год… Нет, на два от всех податей освобождаю! — восторженно добавил кавалер, и потихоньку приходя в себя, небрежным жестом отмахнулся: — Пошел вон!

Серв попятился, воровато покосился по сторонам и быстрым движением сунул золотой за щеку. Щеку и зубы моментально заломило холодом, но такой драгоценный холод Прослав готов был терпеть хоть целую вечность. Он вернулся к саням, торопливо вытащил из них рогожу, накрыл ею разогревшуюся Храмку:

— Потерпи милая, выручай родная моя, хорошая, — мужик прекрасно понимал, что совершившая вместо пары обычных неспешных ходок до леса и обратно непривычно длинный переход по морозному сумраку лошадка нуждается в отдыхе. Этак она может просто надорваться, и сдохнуть, не принеся никакой пользы господину и накликав неминуемый гнев на беззащитного раба. — Потерпи до завтра, милая. Завтра вечером отдохнем. Потерпи немножечко…

Если и послезавтра отдыха не дадут — точно падет.

Прослав поправил на спине кобылы простенькую попону, вернулся к саням и сгреб все сено, которое лежало у него там для мягкости и тепла:

— На милая, поешь. Водицы попозже принесу, не то опой случится может, — серв наклонился к лошадиному уху и, перекинув согревшийся золотой из-за одной щеки за другую пообещал: — Вернемся домой, я тебе короб чистой пшеницы насыплю. Сколько хочешь…

И шарахнулся в сторону от неожиданного громогласного хохота. Но лошадь продолжала невозмутимо перемалывать зубами застарелое сено; воины, подтаскивающие тяжелые, размером с детскую голову, матовые чугунные ядра тоже ничего не заметили; с неба тихо и неторопливо падали крупные, девственно чистые хлопья.

Померещилось…

А демон Тьмы, хохоча над тем, как вместо неминучей погибели принес смертным нежданное богатство, мчался к решившемуся на Договор епископу. Тратить силы на то, чтобы уничтожить трех жалких людишек именно сейчас он не собирался. Минует краткий миг, лет через двадцать-тридцать они все равно обратятся в прах. Столетием раньше, столетием позже — к чему беспокоиться из-за такого пустяка?