Колдун из клана Смерти - Бычкова Елена Александровна

Бальза стал отрицать, что странные пятистрочия могут быть искусством. Он откровенно насмехался над японкой. Тогда она открыла нахттотеру то, во что верила сама: «Знаменитые японские танка – это магические стихотворные формулы, с помощью которых создавался мир народа ва^[36]…»

– Первая строка повелевает весной, приходящей с востока, и воздухом, – говорила девушка снисходительно слушающему Миклошу. – Вторая связана с летом, огнем и элементом «Земля». С ее помощью можно творить над людьми ворожбу. Третья – это осень, запад. Металл. А металлом можно резать вещи и решать судьбу.

– Сплошная каббалистика, – Миклош встал, собираясь уйти.

Но Норико не сдалась:

– Четвертая строка в танка – основная. Это центр. Если неудачными будут первые три – сотворенный мир будет негармоничен, и люди неуправляемы. Но если вдруг слабой получится эта, мир просто не будет построен. Духи божеств, которые должны придти через нее, не смогут этого сделать. Вместо них появятся враждебные, злобные созданья, несущие разрушение.

– Хм, – на счастье японки, что-то в этих словах заинтересовало тхорнисха. – Как это похоже на всех нас… Что же пятая?

– Пятая – зима, север. Вода. Эта песнь нирваны, всеобщего покоя и счастья… Если исказить ее – в мире никогда этого не будет. Кроме того, в танка ровно тридцать один слог. По количеству божеств, которые в содружестве друг с другом создают этот мир. Если слогов будет меньше или больше – боги разгневаются, и это приведет к страшным бедам…

Она сумела заинтересовать «ночного рыцаря». Скрасила его скуку. Доказала, что ее острый ум может пригодиться клану. И стала одной из Золотых Ос.

Миклош не ошибся в ней, как когда-то в нем не ошибся Луций. Норико оказалась выгодным приобретением. Сейчас японка жила и работала вне Столицы, имела персональную охрану и отчитывалась только лично перед господином Бальзой. Она заведовала всеми финансовыми потоками клана, руководя ими из Цюриха столь ловко и умело, что даже Рамон де Кобреро мог лишь пожалеть, что она не принадлежит негоциантам.

– Как обстоят дела в Confoederatio Helvetica^[37]?

– Без происшествий. Тихая, мирная, ленивая страна. В ней не кипят такие страсти, как здесь.

– Неужели? А паника на финансовом рынке в начале декабря?

Лицо Норико осталось безмятежным, как поверхность подземного озера:

– Эта досадная неприятность не стоит вашего внимания, господин. Напряженность возникла после того, как вьесчи стихийно перевели часть фондов за границу. Нас она не коснулась. К тому же, ситуация стабилизировалась.

– Что стоит моего внимания, а что нет – предоставь решать мне, – промурлыкал Миклош, нехорошо прищурившись. – Ты знаешь, зачем я тебя вызвал?

– Йохан нашел возможным сообщить последние новости.

Господин Бальза поднялся из-за стола:

– Сыграем в шахматы?

– Предпочитаю гомоку-нарабэ^[38], господин.

Бальза тонко улыбнулся:

– Эта игра слишком скучна для меня. Ты ведь знаешь.

Норико прикрыла веки:

– Тогда, возможно, вы предпочтете сёги^[39]? Сёгуны династии Токугава высоко ценили ее.

– Меня не интересует мнение людских царьков. В особенности тех, которые давно пребывают в могиле. Возможно, эта варварская игра и развивает стратегическое мышление, но ничто в мире не заменит шахматы. Впрочем, ты гостья. Я согласен с твоим выбором.

Норико играла несколько иначе, чем Рэйлен. Она поддавалась. Но делала это столь тонко и тактично, что господин Бальза в полной мере вкусил удовольствия от своей победы. Довольно быстро ему удалось «усилить» своих белых кё, а затем дело пошло, как по маслу, даже несмотря на отчаянное сопротивление черных.

И сегодня Миклош первым заговорил о поэзии. Классической персидской. В ней он разбирался гораздо лучше, чем в японской. Хайям, Анвари, Моулави, Саади, Хафиз и, разумеется, Абулькасим Фирдоуси с его «Шахнаме».

– Поэма! «Шахнаме»!.. – небрежно фыркнул Миклош. – Тридцать пять лет работы, пять тысяч бейтов^[40]… И что в итоге? Чего он добился?

– Его помнят, господин, – осторожно заметила Норико.

– А толку-то? Он, как и все остальные люди, сгнил в могиле. Возможно, его талант и раскрылся бы, если бы поэт оказался несколько тщеславнее и мудрее. А так он вызывает у меня лишь презрение за упущенные возможности.

– Ему предлагали стать одним из нас? – удивилась женщина.

– Да.

– И кто же? Фэриартос?

Миклош снисходительно улыбнулся: