Армагеддон был вчера - Валентинов Андрей

Когда это он перебежать ухитрился? Или здесь эхо такое? Я поглядываю на Миню, но тот не обращает на шутки акустики никакого внимания. Таращится на освещенные окна, иногда начинает что-то бормотать, заискивающе трогая меня за плечо, тычет пальцем то в одно окно, то в другое.

— Ты чего-то хочешь, Миня?

— М-ма-а-а…

Эх, создатель я хренов!

— …иду искать! — на этот раз выкрик раздается совсем близко, и я начинаю озираться. Черт, да ведь это не ребенок! Не бывает у детей таких голосов. Этот голос только похож на детский, как звучат травести в театре или в мультиках. Сю-сю, уси-пуси, а на самом деле: морщинистая бабешка с сигаретой в зубах.

Под одежду забирается неприятный холодок. Бомжа-исчез-ника я уже имел честь видеть. О «Лектрючках» имел честь слышать. С квартирником, опять же, поцапался…

Мало ли какая пакость еще объявится?!

Грустно, девушки… Конечно, со мной Миня — живая гора мускулов, да еще и с рогами-копытами в придачу. Только Миня ведь у меня мирный, и вообще стыдно ребенком заслоняться. Какая от него помощь в случае чего?

В случае — чего?

— Я иду искать! Иду! — доносится от неработающего фонтанчика, потом из-за старой липы; потом опять рядышком, почти вплотную.

2

Кажется, пора заканчивать прогулку.

— Я иду искать! Кто не спрятался — я не виноват… Не ви — новат! — теперь голос-обманка звучит с асфальтового пятачка в конце переулка. Дальше высится глухая стена. Тупик.

И пятачок абсолютно пуст.

— Не виноват! Кто не спрятался — я не виноват!

В голосе поет торжество. Я невольно пячусь задом, и вдруг со спины меня протягивает сквознячком.

Сзади!

Оборачиваться нельзя, нельзя ни в коем случае — я не знаю, почему, но… суставы скрипят несмазанными шарнирами, позвоночник грозит треснуть…

Я повернулся.

С неба сыплется реденький снежок, и пороша контурами очерчивает облако, грозовое облако, чернильное пятно, оно висит над тротуаром в каких-нибудь трех шагах — и смогрит на меня.

Без глаз.

— Кто не спрятался — я не виноват, — наждаком царапает по ушам. — Нашел. Стукали-пали…

— Сгинь… Изыди! — шепчу в ответ дрожащими губами или только думаю, что шепчу?

Скрутить кукиш? Голый зад показать? Как же, задобришь такое дулями-задницами!..

Облако шевелится и начинает мерцать.

— М-м-м-м… — это Миня. Он просто стоит рядом и таращится на облако. Не знаю, страшно ли ему, не знаю, ведомо ли ему вообще чувство страха, зато про себя я это знаю наверняка.

Отступаю, ухватив Миню за предплечье, и вспоминаю: позади тупик!

В мерцании проклятого облака проступают очертания фигуры… детской фигуры. Если только можно представить себе ребенка-дебила выше Мини на локоть! Покатый лоб нависает над глазками-искорками, рот течет вязкой слюной, безгубый, беззубый рот, где внутри черного провала что-то смутно ворочается, желая выйти наружу; руки безвольно свисают плетьми…

— Стукали-пали, стукали-пали!

Чудовищное дитя довольно хихикает, приплясывая на месте.

— Вышел месяц из тумана… — доносится из ворочающегося мрака; и одновременно приходит в движение правая рука дебила, лениво, в такт словам, тыча пальцем то в меня, то в себя. Миня не в счет.

— Вынул ножик из кармана… — осклабившись, дебил сует левую руку внутрь себя, а когда извлекает ее обратно, то из кулака тускло блестит лезвие. — Буду резать… резать. Буду. Ты не спрятался. Я не виноват. Буду резать…

И оно шагает ко мне!

Кажется, до этого я стоял кроликом перед удавом, не в силах стряхнуть оцепенение, но тут жгучая волна ужаса, кислого, звериного, копившегося в самом низу живота ужаса, хлынула наружу. Кричу. Кричу так, будто лезвие, которое гигант-дебил держит в руке, уже вошло в мой живот, вспарывая кожу, мышцы, выворачивая наружу кишки…

Бегу прочь.

Стена, граница адского переулка, с размаху налетает на меня, прыжком сократив расстояние от камня до человека; вскипает боль в ободранных до крови ладонях, которые я успел выставить вперед. Все, прибежал. Крик вновь раздирает мне глотку — и от этого крика, от боли в саднящих ладонях я прихожу в себя.

Сидя на асфальте.

Позади грохочет утробный рев, ему вторит удивленный детский всхлип. «Подымите мне веки! — требую я у кого-то постороннего. — Подымите… подымите!»

И не верю своим глазам.

Мой Миня, тишайший и застенчивый Миня, насмерть схватился с ожившим кошмаром! Бугай вцепился в дебила своими тупыми когтями и теперь, не давая уроду вырваться, с ревом бодает его в грудь; потом пелену снега рассекает лезвие, Минька сдавленно мычит, отшатываясь, выдергивая из противника рога, покрытые чем-то мокрым, блестящим и, как мерещится мне в лунном свете, дымящимся…