Это и моя война - Бушков Александр

– Ехал бы ты себе.

Сварог не собирался коротать ночь под ливнем.

– Слушай, старый пень, – сказал он возможно убедительнее. – Я еду в Фиортен, сбился с дороги…

Сварог со злостью стер с лица дождевые капли. Бесполезно: через мгновение лицо опять станет мокрым. Струйки дождевой воды затекали за воротник и докатывались чуть ли не до пупка. Бр-р-р… Плащ был мокрым насквозь. Камзол был мокрым насквозь. И мокрая рубаха под камзолом липла к коже. К заднице липли штаны. В сапогах хлюпало. В мокрой сумке копошился мокрый домовой.

– Возвращайся к вывеске и поезжай дальше по дороге. На третьей развилке свернешь вправо, часика два скорой рысью – и будет тебе Фиортен, как на ладони. Только с перевала спуститься – и дома.

– Лошади устали.

– А ты – не спеша. – За воротами хихикнули. – Особо не гони.

– Ну ладно, я тебя долго уговаривал и честью просил, – сказал Сварог.

Он ударил, не особо размахиваясь. Лезвие легко пробило толстую доску, погрузившись в нее до обуха. За воротами шумно охнули. Значит, тот, за забором, неплохо видит в кромешной тьме. Оно и понятно – проживание в диких местах обостряет звериные инстинкты. Иначе не выжить.

– Вот теперь прикинь, старче, – сказал Сварог. – Много у меня времени уйдет на твои ворота или не особенно чтобы уж? Это я еще во вкус не вошел…

За воротами, судя по всему, молча смирялись с неизбежным.

– Ладно, – отозвался наконец хозяин. – Только ты мне и за забор заплатишь. Вон, насквозь прорубил.

– Да заплачу, – сказал Сварог. – Открывай.

Заскрипели несмазанные петли – тягуче, противно. Лошади шарахнулись. Слышно было, как хозяин пробежал по двору и закричал откуда-то сверху, наверное, с крыльца:

– Только лошадь сам в конюшню ставь! Толкай ворота!

Сварог толкнул створку, провел коней во двор, захлопнул ворота, осмотрелся в тусклом свете, падавшем сверху, из распахнутой двери. Ага, вот она, конюшня, в глубине двора. Старик стоит на высоком крыльце, готовый юркнуть внутрь, запереться и держать оборону в доме. И арбалет наготове держит, вояка долбаный. Ну что на него злиться – такая жизнь, такие места…

Сварог поплотнее прижал ногой створку и задвинул тяжелый брус, ухитрившись занозить ладонь. Провел лошадей в конюшню.

На размокшей земле копыта оставляли глубокие следы, тут же заполняющиеся водой. Наверное, Сварог крепко ошибся, приняв раструбы на башнях разрушенного замка за водосборники. Этот край оказался не сухим, а очень даже болотистым.

Слава Всевышнему, хоть за скрипучей дверью конюшни дождь не хлестал в лицо. В ноздри ударил душистый запах сена, под ногами хрустнула щепка. В дальнем углу просачивающиеся с крыши капли ритмично барабанили по чему-то железному. Темно было, хоть глаз выколи. И холодно до жути.

– Я их напою, накормлю. – Карах высунул голову из сумы. – Тут есть колодец.

– Только потише, смотри.

– Не нравится мне здесь, хозяин…

– Мне здесь нигде не нравится, откровенно говоря, – сказал Сварог. – Смотри-ка, а конюшня пустая, нет у него живности… Ну ладно, я пошел.

Он с размаху захлопнул за собой хлипкую дверь конюшни, взбежал по ступенькам, протиснулся в дверь мимо опустившего арбалет старика.

Скинул плащ, огляделся, не выпуская из рук топора.

Довольно большая комната ярко освещена четырьмя масляными лампами.

В глубине – жарко натопленная печь, черная дверца распахнута, и там колышется огонь. От кастрюль на плите вкусно пахнет. Около печи стоит пожилая хозяйка и настороженно смотрит на Сварога, засунув руки под передник по крестьянскому обычаю. За грубо сколоченным столом у окна двое мужчин немногим моложе хозяина отставили высокие глиняные кружки и таращатся столь же опасливо.

Сварог огляделся, повесил плащ на прибитые рядом с дверью потемневшие оленьи рога, поставил рядом топор, взглянул на хозяина. Тот кивнул на сидящих:

– Соседи, заехали вот да и припозднились, остались до утра…

– А что это у них в кружках, не пиво часом?

– Пиво. – Хозяин живенько пробежал в угол, к лежащей на козлах бочке, нацедил кружку. – Пиво старое, домашнее, покупного не держим…

Сварог подошел к печи. Глядя на ало-золотистое пламя, отхлебнул из кружки. Его прошиб легонький озноб – то ли озяб под дождем, несмотря на теплый плащ, то ли, что вероятнее, сказалось все пережитое. Он протянул свободную руку к огню, испытывая одновременно жуткое неудобство от облепившей тело мокрой одежды и щенячью радость от тепла. Да, тепло через руку расходилось по всему организму. И глоток пива здесь сыграл не последнюю роль. А от одежды, особенно от рукава, начал подниматься пар.