Страсти по принцессе - Бушков Александр

— Это кто же свет включил? — подозрительно поинтересовался Шедарис.

— Скорее всего, фотоэлемент, — рассеянно сказал Сварог.

— Люблю я тебя, командир, за редкий дар толково изъясняться…

— Ладно, не ной, — сказал Сварог. — Если я где-то почую колдовство, так и скажу. А насчет всего, что есть не колдовство, а наука, объяснять придется до утра…

Он вошел в вестибюль, с любопытством огляделся. Под ногами упруго пружинил ворс роскошнейшего ковра, в простенках висели огромные полотна в массивных золоченых рамах, а на полотнах кипели морские сражения — гроздья белых парусов, целых и разорванных в клочья, тяжелые тучи порохового дыма, пламя, облепленные людьми сломанные мачты на волнах, чернеющие в воде головы, незнакомые флаги и вымпелы, багрово-золотистое зарево… И потемневшие от времени штурвалы на стенах — определенно настоящие. И модели фрегатов в стеклянных ящиках. Несомненный уклон в морскую тематику, причем военно-морскую… Если это и в самом деле приют моряков, окружающий комфорт недвусмысленно указывает, что простые боцманы и прочие гардемарины с кондукторами сюда вряд ли попадали. Неброская роскошь и отсутствие вывески — сие нам знакомо донельзя…

Он сделал несколько шагов в глубь коридора, потрогал начищенную (сколько тысячелетий назад?) медную ручку первой же двери. Дверь бесшумно подалась, за ней обнаружился шикарный гостиничный номер: уютные кожаные кресла, ковер во весь пол, огромный телевизор непривычного дизайна, но легко узнаваемый, и что-то крайне похожее на видеомагнитофон, и что-то весьма смахивающее на компьютер, и затейливая люстра с кучей висюлек цвета чистейшего аквамарина. Окна выходят на заливчик. И никакого следа нечистой силы.

Мара бесшумно выскользнула из-за его спины, распахнула дверь в глубине комнаты. Спальня. Огромная, идеально застеленная кровать. За стеклом бара батарея разнокалиберных бутылок с красочными этикетками.

— Отдыхать здесь умели, — сказала она.

— Разлагались со вкусом, — кивнул Сварог.

Он добросовестно обошел все номера, коих набралось по семь в каждом крыле, зажигая повсюду свет. Везде одно и то же — комнаты словно пять минут назад убраны до блеска в преддверии адмиральского смотра. Можно подумать, здесь и не жили-то никогда…

— Ну вот что, — сказал Сварог, вернувшись на крыльцо. — Заводите-ка коней внутрь. Расписание боевых дежурств — обычное, сложившееся за время славного похода. Оружие держать под рукой, но расслабляться не возбраняется. — И закончил брюзгливо: — Потому что мне сердце отчего-то вещует: либо нас вообще не потревожат, либо заявится что-то такое, против чего можно бороться только путем немедленного самоубийства… Другие мнения есть?

Не было других мнений. Коней завели в вестибюль, чему они не особенно и удивились. «Бедный ковер», — подумал Сварог, глядя на импровизированную конюшню, имевшую явственный оттенок этакого варварского сюрреализма.

Шедарис, одержимый, должно быть, теми же мыслями, хохотнул:

— Видок, конечно, жуткий, да видел бы ты, командир, как мы в Лоране ставили лошадок на ночь в музей с ученым названием «минералогический»…

И разбрелись они по роскошным номерам — Делия с Леверлином, Сварог с Марой, тетка Чари с Шедарисом, Бони с пулеметом. Паколета оставили на страже за стойкой портье. Сварог еще раз прошелся по комнатам, снабжая всех едой и питьем, ободряюще похлопал Паколета по плечу (тот грустно-философски развел руками) и ушел к себе.

Мара, скинув сапоги и блаженно вытянув ноги, развалилась в кресле перед телевизором.

— Там, между прочим, роскошная ванная, — сообщила она. — Течет и холодная, и горячая, еще какие-то краники. Чур, я плещусь первая. Может, телевизор включим?

— Так он тебе и заработает, — сказал Сварог. Однако, чисто машинально, подошел и потыкал пальцем в кнопки.

Огромный экран вспыхнул всеми цветами радуги.

— Да я пошутила… — успела еще сказать Мара.

И замолчала. Музыка, яркие декорации, игра цветных огней, камера скользит то по эстраде, то по залу, выхватывая аплодирующих зрителей.

Самый обычный концерт, самая обычная публика, только одета по незнакомой моде. Зато молодая певица, темноволосая красотка в открытом алом платье, поет на знакомом языке, почти не изменившемся за пять тысяч лет:

• Но кто мы и откуда —
• когда от этих лет
• остались пересуды,
• а нас на свете нет…

Сварогу стало чуточку жутковато — так идеально подходила песня к ситуации, о чем певица, умершая тысячелетия назад, и подозревать не могла.