Трон императора - Мазин Александр

– Угу! – согласился второй.– Как полагаешь, где мы?

Вокруг расстилалось ровное, поросшее высокой зеленью поле. Вдали темнела гребенка леса, а перед ним…

– Там, кажется, дорога? – произнес тот, что пониже.– А место… Да таких мест в твоей Карнагрии – не счесть. Вон! Спроси у пастуха.

Темнокожий махнул рукой в сторону дюжины тощих коровенок, пасшихся под опекой маленького старичка.

– Разумно,– одобрил второй, в котором Старший Советник Трона Саконнин не без труда признал бы Императора Карнагрии.

И решительно зашагал босиком по мягкой теплой траве.

Лучший друг Императора поспешил следом.

Три стражника из уцелевших ремийцев ехали по пыльной дороге. Жарища стояла ужасная. Стражники то и дело прикладывались к флягам, и разбавленное вино с бульканьем стекало в их просторные желудки. К полудню головы стражников стали клониться к холкам лошадей. Не удивительно – в такую жару. Потому, поразмыслив и посоветовавшись, все трое единодушно решили передохнуть. Они спешились, стреножили лошадей и расположились на траве в тени великолепной пинии, отмахиваясь от насекомых и с достоинством обсуждая стати двух фетских рабынь, купленных месяц назад содержателем борделя.

Два голых человека вышли на дорогу прямо напротив трех стражников.

Разумеется, те не могли не заметить странную парочку, а заметив – не заинтересоваться.

Голые люди тоже заинтересовались. Лошадьми.

Три стражника окинули голышей придирчивыми взглядами и с похвальным единодушием пришли к выводу, что за таких здоровяков можно отхватить по меньшей мере трехмесячное жалованье.

Двое голых мужчин не менее придирчиво оценили коней и пришли к выводу, что на таких конях вполне можно добраться до столицы.

Три стражника были полностью уверены в своем превосходстве.

Два голых человека о превосходстве вообще не задумывались. Они много лет прожили в мире, где легкого кивка было достаточно, чтоб любой солдат с удовольствием отдал своего скакуна. За царем не заржавеет!

– Эй! – сказал здоровенный мускулистый голыш заслуженному десятнику ремийского войска.– Где мы сейчас находимся, солдат?

– Э? Что? – переспросил десятник, смущенный не столько вопросом, сколько повелительным тоном того, кто его задал.

И тут, на свою беду, он заметил на руке второго голыша золотой браслет. Да еще с такими камнями! Десятнику подумать бы, откуда может взяться золото у совершенно голого человека на совершенно пустой дороге. Но – алчность…

– Ну-ка дай сюда! – приказал десятник, указав на браслет коротким толстым пальцем.

– Э? Что? – переспросил Люг, и мысли не допускавший, что к нему могут обращаться подобным образом.

– Сымай браслет! – подскочил второй стражник.– Или с рукой оттяпать?

И помахал мечом для острастки.

Стражники Реми – люди бывалые. Да и кому в голову придет, что два голыша начнут вздорить с тремя вооруженными солдатами?

У голышей же, при виде обнаженного оружия, начисто пропадала способность спокойно рассуждать. Вместо нее в каждом из них на свободу вырвался хищный зверь, отточивший мастерство в сотнях стычек, схваток, битв и обыкновенных драк.

Но откуда об этом знать стражникам?

Люг рухнул под ноги солдата с мечом. Тот, потеряв сокта из виду, тупо уставился в прогретый маревный воздух. (Вроде и не очень пьян?) И тут обнаружил, что взлетает вверх… Еще он почувствовал, как меч выдирают у него из руки, а в довершение – неприятный удар головой о землю.

Тем временем Фаргал, не мудрствуя, треснул предприимчивого десятника в лоб. Оказал, так сказать, бедняге честь: как-никак, а кулак-то – императорский! Кстати, кулак сей мог убить лошадь, если бил в полную силу. Десятнику досталось – в четверть. Хватило с лихвой.

Третий стражник взялся было за меч, но, учуяв, чем пахнет, счел разумным бросить его на травку и продемонстрировать пустые руки.

Владыка Карнагрии обозрел всех троих оценивающим взглядом. Десятник, закатив глаза, валялся на травке. Второй солдат сидел на земле, очумело мотая головой. Третий же был еще вполне способен слушать и повиноваться.

– Ну-ка, малый,– велел Фаргал,– разоблачи мне этого красавчика!

Солдат с ужасом поглядел на великана. Потом на своего десятника. Потом снова на великана. Если у него и возникла мысль возразить, то от одного взгляда на Фаргала мысль эта умерла в младенчестве.