Меж двух времен - Финней Джек

И вдруг пожару пришел конец: с чудовищным грохотом крыша рухнула на изрядно уже прогоревшее перекрытие верхнего этажа и вслед за тем все нутро здания провалилось в подвал, взметнув гигантский сноп искр, облака дыма и фейерверк пылающих щепок метров на пятнадцать выше стен и издав оглушительный тяжкий вздох, слышный, наверное, на много кварталов вокруг. От здания остался один скелет, огонь сник, сквозь оконные проемы проглядывала лишь пустота неба. В подвале еще догорало то, что не сгорело на этажах, но уже не яростно, а почти лениво, и на пожарище падал снег, красиво кружа между голых стен. Над каждым слепым оконным проемом на кирпичах отпечатался широкий веер копоти, и уже не верилось, что этот огромный мертвый остров еще недавно был полон жизни, густо населен людьми. Казалось совершенно немыслимым — я вытащил часы и не мог поверить собственным глазам, — что с момента, когда мы сидели за заколоченной дверью, наблюдая за Джейком Пикерингом и Эндрю Кармоди, прошел всего-навсего час.

Грандиозный спектакль окончился, в толпе вокруг нас начали обмениваться мнениями, голоса слились в возбужденный гомон, и тут я нечаянно уловил чью-то реплику:

— Счастье, что газета успела выехать…

— О чем это он? — спросил я Джулию.

— О газете «Весь мир», — ответила она безразлично. — Три-четыре месяца назад этот дом называли зданием «Всего мира». Многие не отвыкли от прежнего названия и до сих пор. Редакция занимала весь пятый этаж, и, оставайся она там, сегодня прибавились бы десятки жертв…

— Здание «Всего мира», — повторил я, как бы пробуя словосочетание на слух, и тут до меня дошло. Что там говорилось в записке из длинного голубого конверта, которую я впервые видел в квартирке Кейт? «Поистине невероятно, чтобы отправка сего могла иметь следствием гибель… здания, — здания, вот оно, недостающее слово, а дальше Кармоди просто-напросто не поставил кавычек, — „Всего мира“ в пламени пожара. Но это так…» И до конца жизни воспоминания об этом пожаре тяжким грузом лежали на совести Кармоди. Я физически ощутил, как огромный камень свалился с моей собственной совести, теперь я знал, что ни я, ни Джулия никак не повинны в том, что случилось.

Домой мы возвращались надземкой. Джулия смотрела в окно невидящими глазами, а я время от времени обращался к ней, старался как-то утешить, но как можно было ее утешить? Я-то знал, что мы ни в коей мере не способствовали возникновению пожара. Мы выступили в ролях невидимых наблюдателей, никак и нисколько не повлиявших на ход событий. И хотя я не мог объяснить Джулии, откуда я это знаю. в голосе моем звучала такая уверенность, что, кажется, я все же убедил ее. Разумеется, она хотела бы, чтобы мы вмешались в события, — ведь я силой выволок ее из конторы Джейка, и теперь она поневоле раздумывала: а не помогли бы мы ему, если бы остались? Я задавал себе тот же вопрос, но не жалел ни о чем — иначе мы скорее всего погибли бы и сами.

Когда мы добрались до дому, Джулия, совершенно разбитая, сразу же поднялась к себе. Внизу никого не было, в доме царила тишина. Я тоже поднялся в свою комнату, снял пиджак и прилег на кровать. После всего пережитого я страшно устал, хоть и думал, что уснуть не смогу — слишком много накопилось впечатлений. Но, конечно, уснул почти сразу, как коснулся щекой подушки.

Очнулся я, когда уже стемнело, очнулся от голода, острого до головокружения. У меня не осталось ни малейшего представления о времени — быть может, уже очень поздно. Но в гостиной внизу я застал Мод Торренс и Феликса Грира — оба читали. И по тому, как обыденно они мне кивнули, я понял: им и невдомек, что я очевидец пожара. В такой же обыденной манере я спросил, дома ли Джейк Пикеринг, и Феликс, уже снова уткнувшийся в книжку, помотал головой.

Я прошел через темную столовую на кухню — оттуда сквозь щель под дверью пробивалась полоска света. Джулия сидела за кухонным столом рядом с тетушкой, ела холодное жаркое, видимо оставшееся от обеда, хлеб с маслом и пила чай. И как только я появился, тетя Ада вскочила, чтобы подать и мне. Лицо ее без слов говорило, что она осведомлена если не обо всем, то по крайней мере о чем-то, но вопросов она мне не задала. Джулия подняла на меня глаза и грустно кивнула; под глазами у нее проступили темные круги, я понимал, что ответ возможен только один, но не мог не спросить: «Он не вернулся?» Джулия отозвалась: «Нет», потом зажмурилась, уронила голову на грудь и, казалось, гнала от себя какую-то картину, или какую-то мысль, или и то и другое. Что я мог ей сказать?