Сборник 9 КОНВЕКТОР ТОЙНБИ - Брэдбери Рэй

– Ну нет, с нами такого не случится, – сказал я.

– Вот как? – фыркнул отец. – Это почему же?

– Не может такого быть, и все.

– Хватит вам. Оба хороши. – Тут мама кивнула в мою сторону. – Ты мал еще, чтоб в этом разбираться. – Потом она кивнула в папину сторону. – А ты годами стар, да разумней не стал.

Завтрак продолжился в молчании. Потом я спросил:

– Пап, а что здесь было, когда города не было?

– Ничего. Озеро да пригорки, вот и все.

– А индейцы?

– Вряд ли. Просто безлюдная местность: леса, холмы, больше ничего.

– Передай-ка сироп, – сказала мама.

– Бум! – заорал Крас. – Я – атомная бомба! Трах-бах!

Мы стояли в очереди перед кинотеатром «Элит». Настал самый знаменательный день в году. С утра пораньше мы отправились к цирку и торговали шипучкой вразнос, чтобы заработать на билеты. После полудня нас ожидало кино про индейцев и ковбоев, а вечером – цирковое представление! Мы ощущали себя настоящими богатеями и давились от хохота. Крас, без устали изображавший атомную бомбу, вопил:

– Бабах! Полный распад!

На экране ковбои гнались за индейцами. Через полчаса индейцы погнались за ковбоями – в обратном направлении. Публика устала топать ногами, и тут начались мультфильмы, которые сменились кадрами кинохроники.

– Гляди, атомная бомба! – Крас впервые за весь день притих.

На экране поднималось огромное серое облако, потом оно развеялось, а линкоры и крейсеры почему-то разломились на части; пошел дождь.

Крас ухватил меня за руку повыше локтя, а сам впился глазами в пылающую белизну.

– Во дает, скажи, Дуг! – Он ткнул меня в бок.

– Супер-дупер. – Хохотнув, я дал ему сдачи. – Мне б такую бомбу! Раз – и школы нет!

– Хрясь! Прощай, Клара Холмквист!

– Бум! Лети, полисмен О'Рурк!

На ужин были мясные фрикадельки с фасолью, зеленый салат и горячие булочки. Отец с непривычно угрюмым видом попытался изложить нам важные научные факты, вычитанные в каком-то журнале, но мама отрицательно покачала головой.

Я не сводил с него глаз:

– Пап, ты не заболел?

– Завтра же отменю эту подписку, – сказала мама. – От таких волнений можно язву заработать. Папа, ты меня слышишь?

– А мы такой фильм смотрели! – сообщил я. – Там атомная бомба разнесла эсминец.

Отец выронил вилку и уставился на меня в упор:

– У тебя, Дуглас, есть поразительная способность говорить самые неподходящие вещи в самый неподходящий момент.

Я заметил, что мама, скосив глаза, пытается поймать мой взгляд.

– Время идет, – сказала она. – Беги-ка в цирк, а то опоздаешь.

Надевая пальто и шапку, я слышал приглушенный голос отца:

– Давай продадим наш магазин. Что скажешь? Мы с тобой давно хотели куда-нибудь съездить, хотя бы в Мексику. Найдем подходящий городок. Может, там и поселимся.

– Ты хуже ребенка, – зашептала мать. – Слышать этого не хочу.

– Я и сам понимаю, это глупости. Не обращай внимания. Кстати, ты права: подписку надо аннулировать.

От ветра деревья сгибались пополам, небо усеяли звезды; посреди холмистой пустоши огромной бледной поганкой вырос цирк-шапито. Красный Язык в одной руке держал пакет воздушной кукурузы, в другой леденец, к подбородку – в точности как у меня – прилипли клочья сахарной ваты.

– Видал: борода растет! – веселился Красный Язык.

Публика оживленно переговаривалась в ярком свете фонарей, а служитель цирка колотил по брезенту бамбуковой палкой и громогласно возвещал, что на манеж выйдут Скелет, Женщина-Гора, Разрисованный Человек и Ластоногий Мальчик. Мы с Красом протиснулись сквозь толпу к билетерше, которая разорвала наши билеты пополам.

Как только мы нашли свои места и уселись на дощатую скамью, снизу грянул большой барабан, а на манеже появились слоны в богатом убранстве. И началось: в горячих лучах софитов солдаты палили из огнедышащих гаубиц; гимнастки, держась одними лишь белыми зубами, порхали, словно мотыльки, под куполом в облаках табачного дыма; акробаты раскачивались на трапеции среди шестов и канатов; заключенные в клетку львы мягко ступали по опилкам, а дрессировщик в белых лосинах постреливал из серебряного пистолета, извергавшего пламя и дым.

– Вот это да! – орали мы с Красом в один голос, то жмурились, то таращились, ахали и охали, заливались хохотом, удивлялись, не верили, поражались, веселились, задыхались от восторга и, разинув рты, пожирали глазами артистов.

По манежу грохотали колесницы, из горящих окон выпрыгивали клоуны, волшебные ящики превращали лысого человека в волосатого, а великана – в карлика. Оркестр пел, гудел и гремел, зал сверкал всеми цветами радуги, обдавал жаром и слепил блестками, публика неистовствовала.

Когда представление уже близилось к концу, я оторвал взгляд от манежа. И позади своего места заметил маленькую дырочку в брезенте. И через эту дырочку увидел старую пустошь, продуваемую ветрами, и одинокие звезды в небе. Холодный ветер легонько теребил шатер. И почему-то, обернувшись туда, где царило тепло, я содрогнулся от холода. Рядом хохотал Красный Язык, но я уже вполглаза следил за эквилибристами, которые, взгромоздясь на серебряный велосипед, балансировали где-то в вышине на тонкой проволоке под скороговорку – тра-та-та-та-та-та-та-та-та-та – малых барабанов и зачарованное молчание зала. Потом на арену высыпали клоуны, числом не менее двух сотен, и стали дубасить друг друга по головам – тут Красный Язык совсем зашелся и едва не сполз со своего места. Я сидел, как истукан, и вскоре Красный Язык это заметил:

– Эй, ты чего, Дуг?

– Ничего.

Я встряхнулся. Обвел глазами крашеные распорки шатра, канаты, слепящие гирлянды. Оглядел набеленных клоунов и выдавил смешок:

– Вон там, Крас, до чего потешный толстяк!

Оркестр наяривал «Сивую кобылу».

– Кажись, все, – выдохнул Красный Язык.

Мы не спешили вставать со своих мест, а сотни и сотни довольных зрителей уже толкались в проходах, смеясь и болтая. В шатре висел густой табачный дым; духовые инструменты сиротливо свернулись калачиком на деревянном барьере, из-за которого только что обрушивались громоподобные волны музыки.

Нам не хотелось верить, что представление окончено, потому мы и приросли к месту.

– Ладно, пошли отсюда, – сказал Крас, но сам не пошевелился.

– Подождем еще, – отозвался я без всякого выражения, глядя в пространство. Мне казалось, деревянные планки у меня под задницей исстрадались за долгие, непостижимые часы музыки и пестроты. Униформисты сновали по залу, ловко разбирая ряды сидений, чтобы подготовить их к вывозу. Брезент уже снимали с крюков. Со всех сторон слышался лязг, звон и треск: это цирк распадался на части.