В плену у орбиты - Кейдин Мартин

— Что ты понял?

Пруэтт выглядел нашкодившим мальчишкой.

— Да, жало у вас отточенное.

— У меня? — удивился Лайонз.

— Да, да, у вас. У вас, старый озорник! Теперь я понимаю, как вы надо мной издевались все это время. Да вы просто из кожи вон лезли, только бы взбесить меня!

— И, как ты заметил… — Лайонз вогнал жало поглубже, — мне это совсем неплохо удавалось. Что же ты еще сегодня усвоил, Кипяток?

— Вы и сами прекрасно знаете, что я усвоил.

— Верно, Кипяток. Ты даешь волю гневу и уже себя не помнишь. Ты становишься просто ослом, забываешь, что ты умелый летчик. А самолет ты вел так, будто пинал собаку, которая пустила тебе струю на новые брюки. Если ты допустишь такое в бою, быть тебе покойником, Кипяток, — сказал он медленно, не повышая голоса. — Успокоишься навеки.

Пруэтт плюхнулся на стул и махнул рукой.

— Ладно, Эд, — смущенно вздохнул он, — урок я усвоил.

— Так и порешим, мистер Пруэтт, что некий мистер Кипяток изволил навсегда покинуть эту территорию. Лайонз протянул руку, и Пруэтт крепко пожал ее.

До отъезда Пруэтта оставалось три недели, и они не пропускали ни одного летного дня. Лайонз больше не подзуживал, они работали много и упорно. Пруэтт понимал, какой бесценный дар он получает от Лайонза. Тот учил Пруэтта лучшему из всего, чем владел сам. Немногим выпадала такая удача.

В отличие от многих летчиков Пруэтт не знал, что такое головокружение. Ему просто нравилось вертеться и кувыркаться, он любил все эти штопоры, бочки, развороты, пике. А Лайонз… Если он был груб и прежде, то теперь стал сущим зверем. Впрочем, Пруэтта теперь не обижали ни окрики, ни сквернословие. Лайонз выжимал из него все силы, и это уже само по себе было величайшим комплиментом, на который мог рассчитывать молодой летчик. Это могло означать только одно — Лайонз считал, что он способен бороться за совершенство, рваться к этой недосягаемой, но вечно желанной вершине. Да, способен, — но еще не достиг…

Как летчик-истребитель ВВС, Пруэтт был превосходно подготовлен к слепым полетам. Он летал вслепую умело и уверенно, следя по приборам за внешним миром, скрытым облаками и туманом. Ему был присущ особый талант: он умел почти бессознательно отключать свое восприятие внешнего мира, ограничивая себя той вселенной, которая замыкалась колпаком кабины и давала о себе знать светящимися циферблатами и стрелками. Еще в училище инструкторы не скрывали своего удивления перед этим искусством.

Но восхищались инструкторы, а не Лайонз. До отъезда Пруэтта Лайонз успел преподать ему еще один жестокий урок, который впоследствии сослужил ему неоценимую службу. Учебные самолеты и истребители ВВС, на которых летал Пруэтт, были оснащены большим числом приборов; надо было только раз научиться пользоваться ими, а там уже дело обстояло относительно просто.

Лайонз надел на колпак передней кабины темный чехол. Пруэтт воззрился на пустую приборную доску. Лайонз закрыл авиагоризонт, курсовой гироскоп, все приборы приводной навигации. Он оставил Пруэтту только магнитный компас, указатель воздушной скорости, альтиметр и старый примитивный уровень для определения виражей и разворотов. Короче, ни одного гироскопического прибора ему оставлено не было.

Когда Лайонз передал ему управление, альтиметр показывал высоту две тысячи четыреста метров. Пруэтт под темным колпаком выполнял команды, менял курс полета, набирал высоту и пикировал. Команды Лайонза требовали все более и более крутых разворотов, все более частых перемен курса. Потом команды посыпались одна за другой; Пруэтт не успевал выполнить одной, как уже раздавалась следующая.

Он начал злиться, но вовремя спохватился и взял себя в руки. Он уже усвоил, что Лайонз ничего не делает понапрасну. Прошло всего двадцать минут, и этот новый урок Лайонза, наконец, дошел до потрясенного Пруэтта.

В течение этих немногих минут он пытался выполнять стремительно чередовавшиеся команды Лайонза. Он не замечал, как летело время, на верхней губе и на лбу выступил пот. Ему было трудно, почти невыносимо трудно, было жарко; он не знал, что Лайонз включил вентилятор, гнавший нагретый воздух в ноги Пруэтту. Лайонз хотел, чтобы Пруэтту стало жарко!

Пот заливал глаза и застилал их туманом. Не снимая левой руки с сектора газа, Пруэтт на мгновенье отпустил ручку, чтобы отереть пот.

— Не бросай ручки, молокосос! — ворвался в уши голос Лайонза. — Следи за приборами, идиот, пропадешь! НИКОГДА не выпускай ручки, болван! Веди самолет!