Этот бессмертный - Желязны Роджер

Я тоже был под сильным впечатлением. Спустя несколько дней перечел стихи – и ничего не нашел в них, это была бессмыслица и банальность. То, как он читал, – вот что было важно. Часть своей силы он утратил вместе с молодостью, а остаток того, что можно было бы назвать талантом, не настолько значителен, чтобы придавать ему величие и поддерживать легенду о нем. Он сопротивляется, утешает себя невразумительной философией. Но все же на ваш вопрос я отвечаю: нет, он не всегда был таким придурком.

– Возможно, что и в его философии есть разумное зерно.

– Что вы имеете в виду?

– Большие циклы. На нас действительно снова надвигается эпоха странных животных и героев-полубогов.

– Что-то мне встречаются только странные животные.

– Тут сказано: «Карагиозис спал в этой кровати». Она кажется удобной.

– Так оно и есть. Видите?

– Да. Можно, я возьму табличку себе?

– Если хотите.

Глава 8

Я вышел на просцениум. Вдоль ступеней шел ряд барельефов, изображающих эпизоды из жизни Диониса. Каждый гид и каждый экскурсант, согласно изданному мной распоряжению, должен «во время путешествия иметь при себе не менее трех магниевых осветительных патронов». Я выдернул из одного предохранитель и бросил патрон на землю. Снаружи ослепительный свет виден не будет благодаря склону холма и каменной кладке.

Я смотрел не на патрон, а поверх, на посеребренные фигуры. Там был Гермес, представляющий младенца-бога Зевсу, вокруг трона которого в безумной пляске извивались Корибанты; еще там был Икар, которого Дионис научил выращивать виноград, – Икар готовился принести в жертву козла, а Икарова дочь подносила Дионису хлебы (бог стоял рядом, обсуждая с сатиром ее прелести); на другом барельефе пьяный Силен пытался, подражая Атланту, удержать на плечах небесный свод, только получалось у него плохо; наконец, там были другие боги городов, посещающие Театр Диониса, – я узнал Гестию, Тезея и Эйрене с рогом изобилия..

– Ты возжигаешь подношение богам, – произнес голос рядом со мной.

Я не обернулся. Говорящий стоял у меня за спиной, но я не обернулся, потому что знал, кому принадлежит этот голос.

– Может, и так, – сказал я.

– Ты давно не был на этой земле, в Греции.

– Верно.

– Это из-за того, что тут никогда не было бессмертной Пенелопы – терпеливой, как горы, верящей в возвращение своего калликанзароса и ткущей свое бесконечное покрывало.

– Ты теперь деревенский сказитель?

Он усмехнулся.

– Я пасу многоногих овец высоко в горах, там, куда раньше всего добираются пальчики Авроры, усыпающей небеса розами.

– Ты и впрямь сказитель. А что же ты сейчас не в горах, не охмуряешь молодых своими песнями?

– Это все из-за снов.

– Ах вот как.

Я повернулся и взглянул в древнее лицо – морщины, в свете гаснущего патрона черные, как рыбацкая сеть, забытая на морском дне; борода белая, как сползающие с гор снега; глаза, гармонирующие с синевой его головной повязки. На свой посох он опирался не сильнее, чем воин на копье. Я знал, что ему уже перевалило за сто, а он никогда не прибегал к S-процедурам.

– Недавно привиделось мне, что я стоял в центре черного храма, – сказал он, – и подошел Бог Аид, и встал возле меня, и взял меня за руку, и принуждал идти с ним. Но я ответил ему «нет» и проснулся. Этот сон встревожил меня.

– Что ты ел в тот вечер? Ягоды из Горячего Места?

– Прошу тебя, не смейся. Позже, в другую ночь, привиделось мне, что я стоял в стране песков и тьмы. И была во мне сила древних героев, и сражался я с Антеем, сыном Земли, и победил его. Тогда снова пришел ко мне Бог Аид и, взяв меня за руку, сказал: «Теперь пойдем со мной». Но я снова ответил ему отказом и проснулся. В ту ночь Земля дрожала.

– Это все?

– Нет. Еще позднее и уже не ночью, а когда я сидел под деревом и стерег стадо, увидел я сон наяву. Подобно Фебу бился я с чудовищем Питоном, и тот почти уничтожил меня. В этот раз Аид не появлялся, но, обернувшись, я увидал его прислужника, Гермеса, – тот улыбался и направлял на меня свой кадуцей будто ружье.

Я покачал головой, и он опустил кадуцей. Затем он еще раз поднял его, и я посмотрел, куда он указывал.

Там, передо мной, лежали Афины – я увидел это место, этот Театр, тебя, а здесь, рядом, сидели старухи.

Та, что отмеряет нить жизни, выглядела раздосадованной, потому что закинула твою нить за горизонт, так что ни конца, ни начала ее не было видно. Но та, что прядет, разделила эту нить на две совсем тонких пряди.