Теперь мы выбираем лица - Желязны Роджер

Я почувствовал взгляд Винкеля и повернулся к нему.

— Ты изменился, — сказал он. — Ужасно. Я не понимаю, что произошло, что происходит. Почему ты не провел слияния с нами после того, как добрался сюда? Почему бы этого не сделать сейчас?

— Терпение, — сказал я. — Именно сейчас время — это очень дорогой продукт, и я должен расходовать его бережно. Я объясню все и довольно скоро. Доверяй мне.

Он слабо улыбнулся и кивнул.

— Значит, ты действительно знаешь, что делать?

Я кивнул в ответ.

— Я знаю, что делать.

Спустя несколько секунд объявился Дженкинс. Он тяжело дышал, лицо его раскраснелось.

— Что происходит? — завопил он, и, судя по голосу, это была не просто легкая истерика. Что происходит?

Винкель подошел к нему, схватил за плечо и сказал:

— Полегче, полегче. Кэраб все объяснит. Он знает, как с этим справиться.

Дженкинс было напрягся, потом, вроде, немного обмяк. Он повернул голову и уставился на меня.

— Я надеюсь на это, право, надеюсь, что это так, — сказал он, начиная овладевать голосом и говоря уже спокойнее, медленнее. — Быть может, ты начнешь с того, что объяснишь мне, что же произошло с Крылом 5?

— Что это значит? — спросил я. — Что с ним могло произойти?

— Его нет, — сказал он.

6

Значит, ее отцом был Кендэлл Глинн, несчастный ублюдок. Интересно, а кроме того печально, странно и неприятно. Последнее, объяснялось и тем, что я не склонен был верить в совпадения, и тем, что внезапно мне стало стыдно за то, как вел себя Лэндж. Забавно, ему стыдно не было. Он питал отвращение к насилию, и ему казалось, что в данной ситуации он действует самым пристойным образом, тогда как я просто дождался бы благоприятного момента и пристрелил бы этого парня. Не о том речь, что за это мне не стало бы стыдно, но это было бы иное чувство стыда, не такое паскудное, по моему разумению.

Я размышлял о нем, работая с замком на дверях Склада. Дженкинс и Винкель находились в другом конце коридора, в Хранилище, упаковывали в лед тело Лэнджа. Видимо, это было именно то, что требовалось: не просто занять их чем-то в ожидании Джина, когда я, в качестве альтернативы слиянию, смогу обратиться к ним ко всем сразу, но еще и заставить их прикоснуться к мертвой реальности. Может, это несколько облегчит для них восприятие того, что должно быть сделано.

Это случилось лет шестнадцать тому назад, значит Гленда была слишком мала, чтобы хорошо помнить. Хотя, конечно, она об этом знала и слишком много и недостаточно. Я (мы) связующее звено тогда находилось в окоченевшей теперь фигуре Лэнджа, и Кендэлла Глинна необходимо было остановить. Он высказывал свои идеи достаточно громко для того, чтобы я в течение нескольких лет настороженно к ним прислушивался. Я бы так не беспокоился, будь он человеком иного масштаба. Но Глинн был не просто выдающийся инженер. Он был одним из тех ученых-творцов, что появляются раз в несколько столетий, чтобы подтвердить обоснованность существования этого затертого понятия «гений». Его коллеги уважали его, завидовали ему, восхищались им; его имя было известно обывателю на ленточной дорожке столь же хорошо, как и человеку в лаборатории. Хотя, когда он женился и стал отцом Гленды, ему уже было далеко за сорок, в нем не ощущалось ничего такого уж мизантропического, как это часто случается с блестяще одаренными людьми, которые первые лет тридцать проводят во взаимных недоразумениях с окружающим миром. Для человека, стремящегося покончить с большинством основополагающих общественных традиций и наполнить старую тележку новой поклажей, он был совсем не воинственным, а скорее привлекательным. Он был последним настоящим революционером, которого я знал, и я уважал его. Впрочем, мне, как Лэнджу, он, в основном, внушал опасения.

Когда мне стало известно, что дело уже не ограничивается разговорами, что он действительно готовится предстать перед Советом и, по всей вероятности, заручился поддержкой некоторых членов Совета, достаточной для того, чтобы его просьба о начале осуществления проекта была поставлена на голосование, я нанес ему визит в своем обличье Джесса Боргена, старейшего члена Академии Наук. Я хорошо помню тот день и то тело, потому что моя простота доставляла мне немало беспокойства и мне пришлось несколько раз останавливаться по дороге к нему…

Кендэлл не был похож на изможденного наукой ученого. Невысокого роста, коренастый, довольно грубые черты лица, густая шапка черных волос и только на висках легкая седина. Больше всего поражали его глаза; коррективные линзы делали их огромными, в особенности, левый, и создавалось впечатление, что они видят почти все сразу, и насквозь. В том положении, в каком оказался я, это как-то действовало на нервы. В общем, не только по связанному с урологией поводу мне пришлось, уже через несколько минут после начала беседы, извиниться и покинуть ненадолго это нагромождение глобусов, звездных карт, рабочих столиков, чертежных досок, модулей — макетов по привнесению экологических изменений и установки компьютерного доступа. Это было вызвано тем, что я понял: вот человек, у которого это может получиться, то, о чем временами лишь бормотали другие.