Разрозненные рассказы - Брэдбери Рэй

— Географические романы, — повторил я, пробуя эти слова на вкус.

— Не так сухо, как ваша научная фантастика. Где там, в этих двух словах, поэзия?

— Наш век непоэтический. Мы говорим «научная фантастика», потому что боимся чувств, которые вызывают слова «географический роман».

— Как это может быть? — воскликнул Жюль Верн и откинул голову, так что в меня угрожающе нацелился клин его бороды. — Еще не было века, лишенного поэзии. Попробуйте отрицать ее, все равно она на вас выплеснется. Она гонит ваших моряков к их кораблям, ваших летчиков — к их реактивным самолетам! Вся наука рождается из романтики, потом естественным образом освобождается от лишнего, сжимается до горстки фактов, а когда факты станут сухими и хрупкими, начинается новое оплодотворение действительности, ее новая романтизация, и так всегда, опять и опять, ибо есть очень много такого, чего мы не знаем и не узнаем никогда.

— Не называли ли вы свои книги также Voyages extraordinaires?⁶ — спросил я. — До чего обидно, что при переводе столько теряется!

— А вы возмещайте эти потери, когда пишете сами! — воскликнул Жюль Верн, убыстряя шаг. — Учите человека отождествлять себя с этими машинами, которые в совокупном многообразии своих применений и возможностей являют лучшее, что только есть в наших душах. Боже мой, я ведь помню, как смотрел в Шотландии на чудовищно огромный каркас «Грейт Истерна»! Этот невероятный корабль, построенный еще только наполовину, так много значил для людей, придававших ему форму, которую требовало море! И помню Париж, его тогда словно охватила лихорадка: люди отдавали последнее, лишь бы для них сделали воздушный шар, из котором они могли бы бесшумно поплыть по небу.

— Кажется, именно тогда был построен «Гигант», воздушный шар, на котором целая семья могла облететь вокруг Земли?

— Да, и именно в то время мы вели бесконечные разговоры об арктических морях, об Африке, о тайнах Луны — все это отразилось в моих произведениях, когда я писал о кораблях и летательных аппаратах, которые позаимствовал недостроенными у Леонардо да Винчи и достроил в своем воображении. И за всем этим стоял один мотив…

— Какой же?

— Заселить Необитаемое, — сказал тихо Жюль Верн. — Одолеть Время, которое нас пожирает, не дать Пустыне поглотить Город.

— И это главная тема большинства ваших книг?

— Главная, даже когда она не явная, и она остается главной, даже когда она не явная, в жизни всех людей на Земле сегодня. Человек путешествует, чтобы узнавать, узнавать — значит, не погибнуть. Но к тому, чтобы путешествовать, толкают человека и подобные мне, те, кто видит в кораблях, воздушных шарах, китайских фейерверках нечто большее, чем простое стремление не погибнуть, те, для кого все озарено светом славы, приключений, богатства. Мы, рассказчики сказок, бежим впереди и зовем следовать за нами; общество следует и догоняет нас; и тогда наступает пора для рассказчиков новых сказок зажигать новые поколения мечтами, которые поведут тех к новым фактам и, таким образом, оттеснят пустыню еще немного.

— И все ради этого?

— Да, нам не по нутру эта пустыня, эта материальная Вселенная с ее собственными непостижимыми законами, которым нет дела до наших судорог. Человек задышит полной грудью только тогда, когда вскарабкается на самый высокий Эверест — космос. Не потому, что космос существует, нет, вовсе не поэтому а потому, что человечество не должно погибнуть, а чтобы не погибнуть, оно должно заселить все планеты всех солнц.

— Так что и сегодня вы бы опять написали «С Земли на Луну»?

— Написал бы обязательно. Я восстаю против существования, лишенного смысла. Существование человечества не окажется лишенным смысла, утверждаю я, если человечество сумеет вскарабкаться на эту последнюю высоченную гору. Ведь восхождение на земной Эверест, лишенное смысла для столь многих, было лишь испытанием человеческого упорства, боли, горения.

— Значит, космические путешествия не случайно заняли воображение некоторых писателей и мыслителей?

— Наш путь к ним начался с тех самых пор, как мы переселились с деревьев на землю. Пещерный человек уже чуял это в зимние ночи, когда звезды говорили ему о том, что где-то недосягаемо далеко, пылают жаркие, как лето, огни. Колумб и Кортес подхватили томление пещерного человека и понесли дальше, надевая на него личины властолюбия и корысти, честолюбия и религии.

— Выходит, к две тысячи пятому году люди почти наверняка будут путешествовать в космосе?