Козырные тузы - Мартин Джордж

— Разве только…

— Разве только — что?

— Разве только я буду внутри тебя, — закончил он.

— О чем ты?

— Сила сосредоточена в моей сперме. Если она будет внутри тебя…

— Нечего сказать, хороший предлог затащить женщину в постель… — Она вгляделась в его лицо. — Ты что, серьезно?

— Тебе нельзя туда одной. Не только из-за опасности. Ты не сможешь прочитать их мысли. А я смогу.

— Даже если ты будешь всего лишь… пассажиром?

Фортунато кивнул.

— Господи, — проговорила она. — Нам… нам не стоит этого делать. У меня ко всему прочему еще и месячные.

— Тем лучше.

Она стиснула его запястье и прижала его к груди.

— Я дала себе слово, что если когда-нибудь окажусь в постели с мужчиной еще раз, то это должно быть романтично. Свечи там, цветы и все такое прочее. И посмотрите на меня!

Фортунато опустился перед ней на колени и осторожно отвел ее руки в сторону.

— Эйлин, — сказал он. — Я люблю тебя.

— Тебе легко говорить. Нет, я верю, что тебе действительно так кажется, но могу поклясться, ты всем это говоришь. А я говорила эти слова всего двум мужчинам в своей жизни, и один из них был мой отец.

— Я говорю не о твоих чувствах. И не о вечности. Я говорю о себе и о том, что я чувствую сейчас. И я люблю тебя.

Он поднял ее на руки и понес в спальню.

Там было холодно, Эйлин застучала зубами. Фортуна-то зажег газовый камин и сел рядом с ней на постели. Она взяла его правую руку в ладони и поднесла к губам. Он поцеловал ее и почувствовал, что женщина отвечает ему — словно бы против воли. Он разделся, натянул на них обоих одеяло и принялся расстегивать ее блузку. Грудь у нее была большая и упругая, соски затвердели под его поцелуями.

— Подожди, — проговорила она. — Мне нужно… мне нужно в ванную.

Когда она вернулась обратно, на ней уже не было никакой одежды. В руках она держала полотенце. На внутренней стороне бедра расплывалось пятно крови.

— Чтобы не пачкать простыни.

Фортунато забрал у нее полотенце.

— Не беспокойся о простынях.

Она стояла перед ним, обнаженная, с таким видом, как будто боялась, что ее прогонят прочь. Мужчина прижался головой к ее груди и притянул к себе.

Эйлин скользнула под одеяло и поцеловала его, порхнула языком по его губам. Он целовал ее плечи, груди, подбородок. Потом перевернулся, уперся в матрас коленями и ладонями и оказался над ней.

— Нет, — прошептала она. — Я еще не готова…

Он взял член в руку и начал водить головкой по ее расселине, медленно, нежно, ощущая, как чувствительная плоть становится теплой и влажной. Женщина закусила губу, глаза у нее закрылись. Фортунато медленно скользнул внутрь нее, задвигался и почувствовал, как вдоль позвоночника растекаются волны наслаждения.

Он снова поцеловал ее, и губы под его губами дрогнули, шепча неслышные слова. Неужели он часами мог заниматься любовью? Сейчас ощущения были неизмеримо более острыми. Его переполнял пыл и свет, он не мог больше сдерживать их.

— Разве ты не должен что-нибудь произнести? — прошептала Эйлин, задыхаясь. — Какое-нибудь заклинание или что-нибудь еще?

Фортунато опять поцеловал ее и ощутил легкое покалывание в губах, как будто они были скованы долгим сном и только теперь вновь возвращались к жизни.

— Я люблю тебя, — сказал он.

— Господи, — выдохнула она и вдруг расплакалась. Слезы скатывались по ее щекам в волосы, а бедра в то же самое время двигались все быстрее и быстрее. Их разгоряченные тела пылали, по груди Фортунато стекал пот. Эйлин вся напряглась, потом обмякла. Секундой позже глаза Фортунато застлала ослепляющая пелена, усилием воли он подавил десять лет тренировки и позволил разрядке произойти, позволил силе хлынуть из него в женщину, и на мгновение они стали единым существом, двуполым и всеобъемлющим, и он почувствовал, как разлетается по всем уголкам вселенной гигантской ядерной вспышкой.

А через миг он уже вновь был в постели с Эйлин, и ее грудь вздымалась и опадала в такт всхлипам.

Единственным источником света был огонек в камине. Наверное, он заснул. Смятая наволочка драла щеку, как наждачная бумага. На то, чтобы всего-навсего перевернуться на спину, у него ушли все силы.

Эйлин одевалась.

— Пора, — сказала она.

— Как ты себя чувствуешь?

— Невероятно сильной. Могущественной. — Женщина рассмеялась. — Никогда ничего подобного не испытывала.

Фортунато закрыл глаза и просочился в ее сознание. Глазами Эйлин он увидел себя самого, пустую оболочку на кровати.

— А ты? — Ее голос отдавался в груди. — Как ты?

Он вернулся обратно в собственное тело.

— Ужасно ослабел. Но это пройдет.

— Может быть… может быть, попросить кого-нибудь посидеть с тобой?

Фортунато понимал, что она предлагает. Нужно согласиться. Каролина или любая другая его девочка мигом восстановила бы его силу. Но это ослабило бы его связь с Эйлин.

— Нет, — ответил он.

Она закончила одеваться и склонилась над ним, приникла к его губам в долгом поцелуе.

— Спасибо, — сказала она.

— Не нужно, — отозвался он. — Не благодари меня.

— Я пойду.

Ее нетерпение, ее сила и жизненная энергия наполняли комнату, как нечто ощутимое. А потом она ушла, и он снова уснул.

Эйлин стояла у двери в книжную лавку, поджидая Кларка, и Фортунато видел все ее глазами. Он мог бы проделать всю дорогу до лавки в ее сознании, но на это ушли бы те крохи сил, которые уже начали понемногу к нему возвращаться. Кроме того, ему было тепло и уютно там, где он находился.

До тех пор, пока чьи-то руки не схватили его, стряхнув с него сон, и перед глазами у него не очутились две сверкающие полицейские бляхи.

— Одевайся, — приказал суровый голос. — Ты арестован.

Его посадили в одиночную камеру. В ней был серый, кафельный пол и выкрашенные серой краской цементные стены. Фортунато сжался в комочек в углу и дрожал, слишком слабый, чтобы стоять. На стене рядом с ним кто-то нацарапал человечка с непомерно огромным членом и яйцами.

Целый час он был не в состоянии установить контакт с Эйлин. Наверняка масоны Бэлзама убили ее.

Фортунато закрыл глаза. Дверь соседней камеры с лязгом захлопнулась и отвлекла его. «Да концентрируйся же ты, черт побери», — приказал он себе.

Он очутился в длинном зале с высокими сводами. Все вокруг заливал мерцающий желтый свет, который давали ряды свечей на стенах. Пол у него под ногами был мозаичный, в черно-белую клетку. У входа в зал возвышались две дорические колонны, по одной с каждой стороны, не доходившие до потолка. Они символизировали собой Храм Соломона и звались Боаз и Иоахим — как два первых масонских слова.