Гугенот - Хуснутдинов Андрей

— Это? — Харитон Савелич положил ладонь на стопку сшитых листов в папке. — Ну как тебе сказать… Навроде дневника. Истории болезни. — Он хохотнул и снова обернулся к Клуше. — С клизмами!

— Моя… — Подорогин прокашлялся в кулак. — История болезни — моя?

— Ну не моя ж, Василия. В самом деле!

— Я не Василия, — сказал Подорогин.

— А кто? — затих Харитон Савелич.

— Мое отчество — Ипатьевич.

Харитон Савелич с треском поскреб щетинистую шею. Подорогин переставил с места на место свой стакан с водкой. Клуша рассеянно чертила мизинцем по столешнице. Улыбаясь, Харитон Савелич дважды открывал рот, чтобы возразить Подорогину, но каждый раз только сглатывал всухую и топорщил усы. Подорогин барабанил ногтями по бутылке.

С возгласом: «Ладушки!» — Харитон Савелич вдруг вскочил со стула и подбежал к нише за буфетом. После минуты шумной, сдобренной ругательствами возни он грохнул на стол стопку тощих папок. Подорогин, склонившись, пробежал глазами наклейки на мятых корешках: «Шти(рлиц)льман», «ГДР (Цеппелин — Ранет)», «ПЩ», «ПМ(1)В, ПМ(2)В», «МВД (рота)».

— Значит, говоришь, Ипатич? — Харитон Савелич, отдуваясь, оперся прямыми руками на сложенные скоросшиватели. — Точно?

Подорогин, не слушая его, рассматривал корешки.

— Ну? — поднял брови Харитон Савелич.

— Точно, — сказал Подорогин.

— А чьи тогда похороны в твоем деле? Могила чья?

— Да откуда мне знать?

— А ты знаешь, что жив до сих пор только потому, что — Василич?

Подорогин поправил на запястье часы.

— Бред какой-то.

Харитон Савелич хмыкнул.

— Ты когда в паспорт свой последний раз заглядывал?

— Вчера… — Подорогин приложил ладонь к нагрудному карману. — То есть там — Васильевич. Но при чем тут паспорт? Липовый, к тому же? Какое это имеет значение, когда моего отца звали Ипатием? Когда я знаю об этом?

— Да что тогда, скажи на милость, имеет значение? — развел руками Харитон Савелич. — Что? — Он передвинул стул, подсел к Подорогину и, взяв его за локоть, доверительно снизил тон: — Ты пойми, Василич — оказаться тут Ипатич ну никак не мог. Ни за какие коврижки.

— Почему?

— А почему у тебя одна голова, а не две?

Подорогин, не отвечая, снова переставил свой стакан. В водке плавали хлебные крошки и зеленые точки укропа. Клуша, чтобы чем-то себя занять, взяла одну из тощих папок и равнодушно листала ее.

— …Уже одно то чудо чудесное, что ты тут, — продолжал доверительно Харитон Савелич, — а чтоб Ипатич… Не знаю, Василич, не знаю.

— Чудо? — переспросил Подорогин.

Харитон Савелич подтащил к себе толстый скоросшиватель и, перекидывая страницы взад-вперед, опять стал что-то высматривать в нем. Клуша поправила смявшуюся под папкой газету.

— Ага. — Харитон Савелич придавил ребром ладони одну из страниц и перевел на Подорогина торжествующий взгляд. — Взрывали тебя зимой?

Подорогин аккуратно сдвинул руку Харитона Савелича. Страницу покрывала все та же цифровая абракадабра.

— И тут об этом так и написано?

— Так взрывали? — повторил Харитон Савелич.

Подорогин откинулся на стуле.

— Было дело.

Харитон Савелич не сводил с него глаз.

— А знаешь — кто?

Подорогин хотел ответить, но его перебил толкнувшийся в оконное стекло одиночный удар курантов. Клуша коротко перекрестила солнечное сплетение. По двору под окнами с приглушенным рычаньем пробежала собака. Из кипы тощих папок Харитон Савелич, прицелившись, выхватил одну, разломил ее и со словами «фокус-покус, опля!», словно перед зрительским залом, поводил из стороны в сторону наклеенной на листе цветной фотографией Петра Щапова.

Подорогин, не зная, что сказать, выпил водки.

Харитон Савелич почесал ребром ладони за ухом.

— Не веришь, значит…

— Где туалет? — спросил Подорогин, привстав.

— А за телефоном, у лестницы, — с готовностью отозвалась Клуша.

— Он ведь сторожем на стоянке твоей подрабатывал, — сказал Харитон Савелич. — Не знал?

Подорогин со вздохом сел.

— Кто?

Харитон Савелич опустил кулак на фотографию Щапова.

— Конь в пальто.

— Нет, не знал.

— Так знай.

— И что?

— И что в морячество ходил штатным подрывником на десантуре. Сечёшь?

— Не очень.

Клуша переглянулась с Харитоном Савеличем и достала откуда-то из-за стула еще одну бутылку «Абсолюта»: