Сибирская жуть - Буровский Андрей Михайлович

– Как же это они так быстро… – говорю я, и, по правде сказать, немного сомневаюсь в словах Константина Николаевича, при всем том, что он и ходячая энциклопедия и всегда очень точен в сообщениях.

– А это настоящие офицеры были, – веско произносит Ауэрбах. – Они несколько лет воевали, умели и драться, и людей за собой вести. Не умели бы – не выжили.

– А вы откуда это знаете?

– У Вилькицких прислуга была, Глаша. Она у меня потом в няньках ходила, матери и рассказала. А ты здесь ничего не видал? Как раз в такой буран, в метель…

– Не-а… А что может быть, дядя Костя?

– Д-да пон-нимаешь… (Константин Николаевич немного заикается, а если волнуется – то и заикания сильнее.) П-понимаешь что, видали тут… В сильную м-метель видали человека в шинели, х-ходит тут. Т-ты же внука Вилькицкого знаешь?

Я киваю, потому что и правда знаю его очень хорошо.

– В-вот он и видел…

И Константин Николаевич рассказывает, как однажды в декабре, под Рождество, шел домой внук Вилькицкого, проходил мимо этого же дома. Было градусов под 40, сильная метель, и в крутящихся вихрях метели «молодой» (под 60) Вилькицкий заметил вдруг фигуру человека в шинели и подивился – кто это идет в такую погоду, даже не подняв воротника?!

Идущий повернулся и прохаживался теперь против ветра, несущего снег, словно ему нипочем. Наплывало очень знакомое лицо… только непонятно, откуда знакомое. Внук ошеломленно поздоровался, даже протянул руку к шапке, но снимать уж не стал, боясь обморозиться. Призрак чуть усмехнулся, отдал честь и кивнул. Пройдя метров десять, Вилькицкий вспомнил, наконец, кто этот человек в шинели, повернулся догонять Шведкина. Но человек в шинели со старинными погонами совершенно бесследно исчез.

Скажу честно: не раз я выходил из дому в метель, надеясь встретить Шведкина. Не буду врать: к сожалению, его я так и не увидел.

Глава 21

ВОЙ ПОЛУНОЧНОЙ МЕТЕЛИ 1985 г.

Трудно объяснить иногороднему, какую роль играла в жизни Красноярска школа № 10. Ее директор, Яков Моисеевич Ша, говаривал порой, что все великие люди города оканчивали именно ее. Это, конечно, преувеличение, и даже сильное, но что школа играла роль совершенно исключительную – это факт. Образование, которое давала эта школа, был по уровню выше на порядок, чем в большинстве школ, и раза в два выше, чем в других, центральных.

Но вот что печально: право делать дело покупалось обычной советской ценой. Официальным шефом школы был крайком КПСС, а по всей школе висели какие-то отвратительные плакаты с призывами служить в Советской армии, вступать в комсомол, любить советскую родину и так далее, и тому подобное.

А в двух шагах от школы стоял бронзовый бюстик Дзержинского.

С Яковом Моисеевичем я находился в самых замечательных отношениях и часто подменял его, когда Ша ездил в командировки, – вел за него уроки истории. Не помню, почему возникла такая необходимость, но как-то я долго ждал его из Москвы – весь метельный февральский вечер. Из школы все давно ушли, и во всем здании остались я и техничка, жившая тут же, при школе. Это была одновременно техничка и сторож.

Эта техничка, надо сказать, давно была своего рода ведомственной гордостью Якова Моисеевича – это была совершенно непьющая техничка, и за это одно ей прощалось абсолютно все. Например, эта техничка была не вполне вменяемой и иногда вела с посетителями всяческие странные разговоры – например, заводила длинную и совершенно невразумительную историю про какого-то мужика, который прислал ей из деревни свиной бок. Тетенька, впрочем, была не опасна, немного не все дома – и ничего больше.

В этот вечер она все бродила вокруг, все стирала несуществующую пыль, все вела со мной светские беседы, но вот о чем беседы – убей Бог, не помню. Было еще не очень поздно, часов восемь вечера, но уже совсем темно и кроме того метельно, ветрено. Ветер выл как-то уж очень разборчиво, – в смысле, очень уж легко можно было разобрать долгое метельное: «у-уубью-ююю…». И долгий вой, и рев без слов, но с оттенком такой злобы, такой ярости, что становилось просто жутко. А потом вдруг неприятный трескучий голос явственно произнес где-то в середине коридора: «Ну и чего тут приперся, пся крев?» Я был совсем один в «предбаннике» директорского кабинета – техничка вышла. Мне стало как-то неуютно, а тут еще в оконное стекло забарабанили пальцами, отбивая как бы лихой марш. Поворачиваюсь – как и следовало ожидать, никого. Да и кто бы стал стучать в окна второго этажа?