Что-то страшное грядёт - Брэдбери Рэй Дуглас

Голова Джима дернулась как от удара. Он встал на колени, выпрямился, шатаясь. Тело его повернулось, но глаза были прикованы к черным флагам, к рекламным полотнищам, расписанным загадочными крыльями, рогами и демоническими улыбками.

Крикнула какая-то птица.

Джим подскочил. Джим судорожно вздохнул.

Тени от облаков гнали их через холмы до самой окраины города.

Дальше мальчики бежали одни.

Глава тринадцатая

Через распахнутое окно библиотеки врывался холодный ветер.

Чарлз Хэлоуэй уже давно стоял здесь.

Сейчас он встрепенулся.

Вдоль но улице мчались две тени, и два мальчика над тенями соразмеряли их, мягко чеканя шагами ночной воздух.

— Джим! — крикнул старик. — Вилл!

Крикнул не вслух.

Мальчики удалились в сторону дома.

Чарлз Хэлоуэй устремил взгляд в просторы за городом.

Одиноко бродя по библиотеке, где метла его рассказывала вещи, которые, кроме него, никто не мог слышать, он услышал свистки паровоза и расчлененные мелодии каллиопы.

— Там, — произнес он негромко. — Там завтра утром…

На лугу стояли в ожидании шатры, ждал Луна-Парк. Ждал, когда кто-нибудь, кто угодно, пересечет травяной прибой. Широкие шатры раздувались точно кузнечные мехи. Они мягко выдыхали воздух с запахом древних желтых зверей.

Но сейчас одна только луна заглядывала в темные полости, в глубокие каверны. На карусели рядом с шатрами застыли в галопе ночные твари. Дальше простирался Зеркальный лабиринт, бессчетные волны зеркал, безмолвные, светлые, посеребренные возрастом, побеленные временем. Любая тень на входе возбудит отражения, окрашенные цветом страха, обнажит глубоко затаенные луны.

Если войдет человек — увидит ли он себя развернутым миллиарды раз, теряющимся в бесконечности? Будут ли на него смотреть миллиарды отражений, лицо за лицом, одно старше другого, и еще, и еще старше? Не увязнет ли он в мельчайшей пыли там вдалеке, там в глубине, не пятидесяти-, а шестидесятилетним, не шестидесяти-, а семидесятилетним, не семидесяти-, а девяносто-, девяностодевятилетним?

Лабиринт не задавал вопросов.

Лабиринт не давал ответов.

Он просто стоял и ждал, точно большая полярная льдина.

— Три часа…

Чарлз Хэлоуэй озяб. Его кожа вдруг уподобилась коже ящерицы. Желудок наполнился ржавой кровью. Во рту возник вкус ночных испарений.

И все же он не мог оторваться от распахнутого окна.

Далеко-далеко что-то блестело на лугу.

То лунный свет высекал искры из широкого стекла.

Возможно, свет этот что-то вещал, возможно, он объяснялся кодом.

«Я пойду туда, — подумал Чарлз Хэлоуэй. — Я не пойду туда».

«Мне по душе этот свет, — подумал он. — Он мне не по душе».

Минугой позже дверь библиотеки захлопнулась со стуком.

По пути к дому он миновал пустую витрину.

За стеклом в глубине стояли деревянные козлы.

На полу между ними растеклась лужа воды. В луже плавали мелкие льдинки. К ним тут и там примерзли длинные волосы.

Чарлз Хэлоуэй увидел, но предпочел не видеть. Повернулся и ушел. Вскоре улица была так же пуста, как витрина скобяной лавки.

Далеко на лугу, в Зеркальном лабиринте, мелькали тени, словно там томились в ожидании частицы чьей-то еще не родившейся жизни.

Насторожив холодный взор, лабиринт ждал — ждал, когда хотя бы птица прилетит, чтобы взглянуть, увидит и умчится прочь, крича.

Но птицы не прилетали.

Глава четырнадцатая

— Три, — произнес чей-то голос.

Вилл прислушался, озябший, но уже в тепле, радуясь, что он дома, и есть крыша над ним, и пол под ним, стены и двери отделяют его от стороннего глаза, от чрезмерной свободы, от слишком густого ночного мрака.

— Три…

Голос отца, который вернулся домой и шел через холл, разговаривая сам с собой.

— Три…

«Но ведь это час, когда пришел поезд, — подумал Вилл. — Неужели папа видел, слышал, следил?»

«Нет, только не это! — Вилл съежился. — А почему?» Он задрожал. Отчего ему страшно?

Оттого, что на берег там вдалеке штормовой чередой черных волн обрушился Луна-Парк? Оттого, что он, и Джим, и папа знают, а город спит, не ведая о прибытии Луна-Парка?

«Да. — Вилл зарылся глубоко под одеяло. — Да…»

— Три…

«Три часа утра, — сказал себе Чарлз Хэлоуэй, присев на краю кровати. — Почему поезд прибыл в такое время?»