Чернее черного - Мантел Хилари

— Вперед! — кричит Элисон. — Севеноукс, вот и мы!

Они поют, Элисон и две маленькие женщины, — несколько любимых водевильных куплетов, но в основном гимны, потому что именно их любят маленькие женщины. Она не знала ни единого слова, но они научили ее.

• Мы хилы и слабы, о Боже, где же жалость!
• Исчезнем без следа — послушай нас хоть малость.
• Исчезнем без следа, как василек, увянем.
• Лишь только жить начнем — и тут же прахом станем.

— Мы бывали в Севеноуксе? — спрашивает Морин Харрисон.

— Со мной — нет, не бывали, — отвечает Элисон.

— А нам там нальют чая? — тревожно интересуется Морин.

— О да, я слышала, в Севеноуксе подают замечательный чай, — говорит Элисон.

— Вот и чудесно, — восклицает с заднего сиденья подруга Морин, — а то я думала взять с собой эклсские слойки.

— Слойки, — повторяет Морин. — Ах, какие вкусные пирожные мы ели когда-то. Помнишь то, что ты купила мне как-то раз, с грецкими орехами сверху? Сейчас таких пирожных не достать. Вот что, милая, я испеку тебе торт. Ко дню рождения. Я всегда пекла тебе торты ко дню рождения.

— Было бы чудесно, — говорит подруга Морин. — И ей тоже дадим кусочек.

— О да, дадим ей немного. Она славная девочка.

Элисон вздыхает. Ей нравится, что ее ценят; и до последних недель она никогда этого не чувствовала. Они все никак не нахвалятся на нее, две пожилые леди, они так счастливы, что снова вместе, а когда они беседуют по вечерам, под ковриком или под диваном, они превозносят ее до небес, говорят, что у них никогда не было дочери, но если б была, это была бы цветущая пышечка, такая, как Эл. И всякий раз, садясь в машину, они так возбуждены, что ей приходится надевать им подгузники. Она кричит:

— Застегнули ремни безопасности, девочки? Все пуговицы хорошенько пришиты?

— Да, мисс! — кричат они в ответ. — Смотрите на нас все, мы едем в автомобиле, личном автомобиле! — хвастают они.

Они никогда не устают кататься по кольцевой, сколько бы кругов по ней ни нарезали. Даже если перед глазами всплывает какая-нибудь картинка из прошлой жизни: как бесы бегут с Адмирал-драйв, рудиментарные головки застревают под забором, многочисленные конечности бьют воздух, ступни переплелись с языками — даже если на миг страх стирает улыбку с ее лица, ледяными струйками бежит за шиворот, и она крепче сжимает руль, и в глазах стоят слезы, даже если она пропускает поворот и надо разворачиваться — маленькие женщины никогда не жалуются. Они говорят, посмотрите на ее волосы, посмотрите на ее прелестные кольца, посмотрите на ее платье и как она жмет на педали — думаете, она смертельно устала, но она свежа, как роза. Наконец-то, Морин Харрисон, мы можем дать отдых нашим ногам. И Морин добавляет, не забывай только, что у нас нет ног.

Звонит мобильник. Это Джемма.

— Как дела? Стейнс? Двадцать седьмого? Сомневаюсь, но я гляну в ежедневник, когда приедем на место. Приедем? Я сказала «приедем»? Нет, не Колетт. Боже упаси. Я имела в виду, я и мои новые проводники. Колетт вернулась к мужу. В Твикенем. Он был, ну, знаешь, как же их называют, ну, он расставлял ловушки. Что-то вроде егеря.

— В Твикенеме? — удивленно спросила Джемма.

— Да нет, в прошлой жизни, — объяснила Эл.

Он был из тех, подумала она, кто держит псов, но не для потехи. Терьеров. Он рыл землю, раскладывал отравленные приманки для несчастных маленьких зверушек, которые всего лишь хотели выжить.

— А я-то списала его со счетов, — сказала она, — когда наткнулась на него в Фарнхэме. — Не следует бросать приманки, ведь они привлекают разных тварей: медлительных личинок, ползучих безногих тварей, смертоносных гусениц в поисках ран, в которые можно впиться, и распахнутых сознаний, в которые можно заползти. Не следует расставлять ловушки, ведь неизвестно, что в них попадет: оторванные ноги, неизвестно чьи безымянные ступни, упыри и призраки, жаждущие обрести былую целостность, шастающие по дорогам в поисках руки, уха, отрубленных и вывихнутых пальцев.

Она собирала прошлое по крупицам. Она не помнила вообще-то, видела ли она глаз Макартура в миске; хотя старалась вспомнить, просто чтобы расставить все по местам. Возможно, он был не в миске, возможно, он был на тарелке, на блюдце, в собачьей плошке. Она помнит, что держала в руке ложку, вилку.

— Дела? — переспрашивает она. — Дела в полном ажуре, спасибо за беспокойство, Джемма. Иногда посреди недели затишье, а так я расписана до февраля.