Часовщик - Кортес Родриго

— Я хотел бы попробовать уговорить Австрийца… пока он еще не вошел в Мадрид.

Генерал замер. Он определенно заинтересовался.

— Уговорить? Он уже примерил корону, а ты еще хочешь его уговорить?

— Я бы попробовал, — глотнул Томазо. — С вашей помощью…

Генерал остановился напротив, заглянул исповеднику в глаза, и от этого взгляда мелкие волоски на руках Томазо встали дыбом.

— Попробуй, Томас, попробуй… Австриец здесь недалеко лагерем встал… но ты и сам понимаешь, чем это может кончиться для тебя…

Томазо понимал.

На следующий день — точно так же, навытяжку—он уже стоял в цветастой мавританской палатке Австрийца. Генералу многое было доступно…

— Кто вы? — холодно поинтересовался дон Хуан Хосе Австрийский.

Неизвестно, кого он ожидал увидеть, но Томазо определенно не отвечал этим ожиданиям.

— Томазо Хирон, Ваше Высочество, — изящно поклонился исповедник. — Я представляю интересы некоторых итальянских семей.

— Уж не Борджа, случаем? Или, может быть, Колонна? — пошутил Австриец.

Шутка была удачной. Австриец назвал две самых крупных и состоятельных семьи, когда-либо сажавших Пап на престол святого Петра. Но гость остался серьезен.

— И чего вы хотите? — насторожился Австриец.

Томазо нащупал под плащом кинжал, сделал еще два шага вперед и, каждым движением выражая глубочайшее почтение, остановился.

— Чтобы вы, Ваше Высочество, оставили юного Бурбона на троне.

— Что?! — обомлел Австриец и тут же вскочил. — Охрана!

Полог позади Томазо тут же откинули, раздался звон оружия, и он судорожно сжал рукоять кинжала — самый последний аргумент.

— А королеве-матери самое место в монастыре, — внятно произнес он, — с согласия Папы, разумеется…

— Слушаю, Ваше Высочество! — громко отрапортовал вошедший начальник охраны.

Но Австриец уже заинтересовался сказанным.

— Подожди…

Начальник охраны поклонился и, гремя железом и не поворачиваясь к дону Хуану задом, отошел к выходу из палатки.

— С согласия Папы? — прищурился Австриец. Он и верил, и не верил, что Его Святейшество пошел-таки на переговоры — пусть и такие, неофициальные.

— Разумеется, — улыбнулся Томазо. — Орден ничего не делает вопреки воле престола Петра…

— Ну да… Орден… — криво улыбнувшись, оглядел Австриец фигуру гостя. — Все правильно… кто же еще?

Широким жестом он отправил охрану прочь, снова присел на обитую парчой скамью, некоторое время обдумывал услышанное и наконец-то задал главный вопрос:

— Но кем тогда буду я? Что Папа предлагает мне?

Томазо стиснул спрятанный под плащом кинжал. Теперь жизнь Австрийца, а значит, и его собственная жизнь зависела от того, согласится ли Австриец на предложение.

— Примите католическую веру, — выдохнул Томазо, — а вместе с ней и реальную власть.

Австриец посмотрел на Томазо такими глазами, что исповедник невольно отшатнулся и потянул кинжал из-под плаща.

«Боже, как не хочется умирать…»

Незаконнорожденный сын покойного короля Арагона, Австриец был крещен в материнской вере — гугенотом. Это абсолютно не мешало ему участвовать почти во всех военных операциях отца — даже на традиционно гугенотских землях. Более того, это нисколько не мешало ни его авторитету в войсках, ни его положению в среде благородных грандов. Австрийцу за его отвагу и победоносный характер прощали даже то, что он незаконнорожденный. Но сменить веру?

В его положении это означало потерять половину того уважения, которым он пользовался. В сочетании с отказом от короны в пользу Бурбона — слабоумного сводного брата, неспособного даже сделать женщине ребенка, это могло лишить Австрийца почти всего.

— Мне? — не веря, что ему это предложили, выдохнул он. — Под Папу?!

Томазо застыл. Прямо сейчас ему следовало сделать два шага вперед и нанести удар.

«Не время…» — мелькнуло в голове, но Томазо понимал: это сказал вовсе не его дух; просто его тело боится неизбежного.

— Вы вполне могли бы возглавить всю арагонскую Церковь, — тихо произнес он. — Вы же читали новые указы вашего брата, а потому знаете, сколько власти он передал, инквизиторам и епископам.

Австриец только играл желваками.

— Все указы короля шли бы через вас… — так же тихо произнес Томазо. — А лет через восемь, когда ваш сводный брат умрет…

Лицо Австрийца полыхнуло малиновой краской.

— Ты много на себя взял, монах, — поднялся он с обитой парчой скамеечки. — Не по чести.