Час ведьмовства - Райс Энн

Майкл никак не мог избавиться от мрачных дум – точно так же, как когда-то в детстве после просмотра какого-нибудь черно-белого фильма ужасов его не оставляли мысли о роскошных особняках и элегантных персонажах…

Обсуждать подобные идеи с друзьями было бесполезно. Они считали, что Джудит права, и не желали вникать в суть его доводов. «Фильмы ужасов – это наши тревожные сны, – думал Майкл. – Сейчас мы озабочены проблемой рождаемости: она падает, она оборачивается против нас». Мысленно Майкл вернулся в обшарпанную киношку своего детства – «Счастливый час». Он как бы снова смотрел «Невесту Франкенштейна». До какой же степени в те годы люди боялись науки, а еще раньше, когда Мэри Шелли записывала свои вдохновенные видения, ученость пугала их еще сильнее.

Нет, едва ли ему удастся прийти к какому-либо заключению. По большому счету он так и не стал ни историком, ни социологом. Его профессия – подрядчик. Лучше перебирать дубовый паркет, отдраивать медные краны и не лезть в другие сферы.

К тому же Майкл вовсе не питал ненависти к женщинам. Не испытывал он и страха перед ними. Они просто люди и иногда бывают лучше мужчин, мягче, добрее. Майкл почти всегда предпочитал женское общество мужскому. И его не удивляло, что женщины понимали его лучше, нежели мужчины, – история с Джудит в данном случае исключение.

Звонок Элизабет и ее искреннее желание возродить прежние отношения заставили Майкла вновь почувствовать себя счастливым, и он немедленно вылетел в Нью-Йорк. Проведенный вместе уик-энд был поистине божественным, если не брать в расчет предпринятые Майклом чрезвычайные меры предосторожности, вызванные его паническим страхом перед зачатием. Они оба сознавали, что еще не все потеряно и что прежние чувства не умерли. От возвращения былого счастья их отделял один шаг… Но Элизабет не хотела покидать Восточное побережье, а Майкл не видел для себя никаких перспектив на Манхэттене. Что ж, они будут перезваниваться и писать друг другу. А там… время покажет…

Однако годы шли, и Майкл постепенно стал терять веру в то, что любовь, о которой он мечтал, когда-нибудь придет.

Но ведь он жил в мире, где многие взрослые люди так и не испытали чувство любви. У них было все: друзья, свобода, свой стиль, богатство, карьера – но только не любовь. Такова, как считалось, особенность современной жизни, а значит, это касалось и его. И постепенно Майкл привык принимать эту особенность как само собой разумеющуюся.

У него была масса приятелей на работе, были старые университетские друзья, да и в женском обществе он не испытывал недостатка. В сорок восемь лет Майкл думал, что впереди еще целая жизнь. Как и многие жители Калифорнии, он выглядел моложе своих лет и ощущал себя по-прежнему юным. Даже веснушки на лице сохранились. Женщины до сих пор провожали его взглядами. Откровенно говоря, сейчас он намного легче привлекал к себе их внимание, чем когда был восторженным юнцом.

И кто знает, возможно, его недавнее случайное знакомство на симфоническом концерте с Терезой выльется во что-то серьезное. Она была слишком молода для него, и поначалу Майкл даже сердился на себя за необоснованные надежды. Но прошло немного времени – и в его квартире раздался звонок:

– Майкл, вы что, решили помучить меня? Почему вы мне не позвонили?

Эти слова могли означать что угодно. Они вместе поужинали, а потом Тереза пригласила его к себе.

Но только ли по настоящей любви тосковал Майкл? Не было ли здесь чего-то еще? Однажды утром он проснулся с пронзительным ощущением, что лето, которого он ждал все эти годы, никогда не наступит и что господствующая в этих местах отвратительная сырость успела пропитать его до мозга костей. Здесь никогда не будет теплых ночей, напоенных ароматом жасмина. Никогда не будет теплого ветерка, дующего с залива или с реки. Как бы там ни было, придется с этим смириться, сказал себе Майкл. Теперь Сан-Франциско – его родной город. Стоит ли мечтать о Новом Орлеане?

И все же временами Майклу казалось, что Сан-Франциско утратил свои сочные кирпично-красные и охристые тона, а вместо них приобрел унылый цвет сепии. И что небо над городом, такое же тускло-серое, притупляет все эмоции.

Даже прекрасные здания, которые он реставрировал, иногда казались не более чем сценическими декорациями, лишенными подлинных традиций, – хитроумными ловушками, предназначенными для имитации никогда не существовавшего прошлого и призванными вызвать ощущение прочности бытия в людях, живущих одним днем и панически боящихся смерти.