Меррик - Райс Энн

Я очень живо все помню.

Прошли последние прохладные дни весны, и мы окунулись во влажную духоту, что мне, всегда любившему и продолжающему любить тропики, было крайне приятно. Я не испытывал никаких сожалений по поводу отъезда из Лондона.

Меррик до сих пор не раскрыла нам дату смерти Большой Нанэнн, по секрету сообщенную ей старухой. А Эрон, хоть и был тем, кто явился в видении Большой Нанэнн и назвал роковой день, понятия не имел об этом сновидении.

Эрон заранее подготовил меня к тому, что предстояло увидеть в старом районе Нового Орлеана, но я все равно был поражен, когда оказался среди полуразрушенных домов всех размеров и стилей, утопающих в зарослях олеандра, обильно цветущего во влажном тепле. Но больше всего меня поразил старый, высоко поднятый на сваях дом, принадлежавший Большой Нанэнн.

День, как я уже сказал, был теплый и душный, время от времени на нас внезапно обрушивались бурные ливни, и, хотя прошло уже пять лет с тех пор, как я стал вампиром, отчетливо помню, как сквозь потоки дождя пробивались солнечные лучи, освещая узкие разбитые тропинки, как повсюду поднимались сорняки из сточных канав, напоминавших скорее открытые рвы, помню сплетающиеся ветви дубов и тополей, мимо которых мы шли к дому, где прежде жила Меррик.

Наконец мы подошли к высокому железному частоколу, за которым стояло строение – гораздо более внушительное, чем соседние, и гораздо более старое.

Это был типичный луизианский дом, возведенный на пятифутовых кирпичных сваях. К парадному крыльцу его вела деревянная лестница. Навес над крыльцом в стиле греческого ренессанса поддерживали стоявшие в ряд простые квадратные столбики, а маленькое оконце над центральной дверью заставило вспомнить величественный фасад Оук-Хейвен.

Высокие окна от пола до потолка украшали фасад, но все они были заклеены газетами, отчего дом казался заброшенным и необитаемым. Тисовые деревья, протянувшие свои тощие ветви к небесам по обе стороны парадного крыльца, прибавляли мрачную нотку, а передний холл, куда мы вошли, был пуст и темен, хотя вел прямо к открытой двери в дальнюю половину. Я не обнаружил лестницы на чердак, а он, по моим понятиям, непременно должен был присутствовать, так как дом венчала высокая крыша с очень крутыми скатами. За открытой задней дверью виднелись лишь зеленые заросли.

Глубину дома от передних до задних дверей составляли три комнаты, так что всего на первом этаже располагались шесть комнат, и в первой из них, слева от вестибюля, мы нашли Большую Нанэнн, лежавшую под слоем лоскутных одеял на простой старой кровати красного дерева, о четырех столбиках, но без балдахина. Я называю такую мебель плантаторской, потому что она огромная, и, когда ее втискивают в маленькие городские комнаты, невольно сразу вспоминаются обширные пространства загородных домов, для которых такая мебель, должно быть, и предназначалась. Кроме того, столбики из красного дерева, хоть и умело выточенные, были крайне непритязательны по форме.

Когда я взглянул на иссохшую маленькую женщину, чья голова покоилась на огромной, заляпанной пятнами подушке, а форма тела едва угадывалась под множеством потрепанных одеял, мне показалось в первую секунду, что она мертва.

Я мог бы поклясться всем, что знал о призраках и людях, что это высушенное маленькое тельце лишилось обитавшей в нем души. Возможно, она так долго мечтала о смерти и так сильно к ней стремилась, что на несколько секунд действительно покинула свою смертную оболочку. Но когда в дверях возникла малютка Меррик, Большая Нанэнн вернулась и с трудом подняла сморщенные веки. Старая кожа красивого, хотя и несколько поблекшего золотистого оттенка. Маленький плоский нос, рот, застывший в улыбке, волосы с седыми прядями.

Комнату освещали не только электрические лампы в убогих самодельных абажурах, но и множество свечей, расставленных на огромном алтаре. Сам алтарь я не мог как следует разглядеть, так как все окна на фасаде дома были заклеены газетами и комната утопала в сумерках. К тому же меня больше интересовали люди.

Эрон взял старый стул с плетеной спинкой и устроился на нем рядом с кроватью, источавшей запах болезни и мочи.

Все стены в комнате были сплошь заклеены газетами и большими яркими изображениями святых. По потолку расползлись трещины, вниз свисали хлопья облупившейся краски, грозившие вот-вот свалиться нам на голову. Только на боковых окнах висели портьеры, но и там в рамах вместо разбитых стекол виднелись газетные лоскуты, заменявшие разбитые стекла.