Что-то страшное грядёт - Брэдбери Рэй Дуглас

Все это промелькнуло перед взором Вилла, затем он полетел, кувыркаясь в воздухе, и даже не успел обрадоваться дереву внизу, которое поймало его, изрядно поцарапало, однако же остановило падение пружинистыми сучьями и ветвями. Словно бумажный змей, лежал он лицом к луне, отдыхая и слушая на досуге последние стенания Ведьмы в предчувствии поминок, пока шар, оглашая мир нечеловеческими причитаниями, уносил ее по спирали прочь от домов, улиц, города.

Широкая прореха улыбки опоясывала воздушный шар, удаляющийся пьяными кругами, чтобы умереть на лугу, откуда он прилетел, теперь же опускался все ниже за спящими, ничего не знающими и не подозревающими домами.

Долго Вилл не смел шевелиться. Взвешенный на ветвях, боясь сорваться и разбиться насмерть о черную землю внизу, он ждал, когда в голове перестанет стучать кувалда.

Биение сердца могло вырвать его из цепких объятий, могло сбросить вниз, но Вилл был рад его слышать, знать, что он жив.

В конце концов, успокоившись, он разобрался со своими конечностями, призвал на помощь небесные силы и стал спускаться с ветки на ветку.

Глава тридцать первая

В оставшиеся часы этой ночи ничего особенного не произошло.

Глава тридцать вторая

На рассвете по каменным небесам покатилась, рассыпая снопы искр, колесница громовержца. Дождь мягко падал на городские купола, журчал из водосточных труб, говорил на диковинных подземных языках под окнами, за которыми Джим и Вилл смотрели рваные сновидения, выбираясь из одного, примеряя другое и убеждаясь, что все они скроены из одной и той же темной ветхой ткани.

Под барабанную дробь дождя случилась еще одна вещь.

На промокшей площадке, занятой Луна-Парком, внезапно с натугой ожила карусель. Из труб ее каллиопы вырвались смрадные испарения музыки.

Пожалуй, во всем городе только один человек услышал и догадался, что карусель снова работает.

Дверь мисс Фоули отворилась и затворилась; по улице заспешили ее шаги.

Дождь сразу прибавил, когда молния исполнила ломаный танец, сорвав покровы с простертой внизу земли, которая тут же снова закуталась в них.

В доме Джима, в доме Вилла, где дождь тыкался носом в окна столовых, долго звучала негромкая речь, иногда голоса вдруг повышались, потом опять шел тихий разговор.

В четверть десятого Джим, надев свой плащ, кепку и резиновые сапоги, презрел погоду, заготовленную ему воскресеньем.

Выйдя, он поглядел на свою крышу, с которой был стерт след огромной улитки. Потом уставился на дверь Вилла, веля ей отвориться. Дверь подчинилась. Показался Вилл, провожаемый голосом отца:

— Мне пойти с тобой?

Вилл решительно мотнул головой.

Под душем небес мальчики сосредоточенно шагали, направляясь в полицейский участок, где собирались все рассказать, и к дому мисс Фоули, где намеревались еще раз извиниться; пока же они просто шли, руки в карманах, размышляя о вчерашних устрашающих загадках. Наконец Джим нарушил молчание:

— Ночью, когда мы окатили крышу и я окончательно лег спать, мне приснилась похоронная процессия. Она двигалась по Главной улице — как будто официальный визит.

— Или… парадное шествие?

— Точно! Тысяча человек, все в черных плащах, черных шляпах, черных штиблетах, и везли они гроб длиной пятнадцать метров!

— Подозрительно!

— Вот именно! «Кого это могут хоронить такого длинного?!» — подумал я. И побежал туда во сне и заглянул в гроб. Только не смейся.

— Мне ничуть не смешно, Джим.

— В этом длинном гробу лежала длинная сморщенная штуковина, похожая на высохшую под солнцем огромную виноградину или чернослив. Словно большая сухая шкура или высушенная голова великана.

— Воздушный шар!

— Эй. — Джим остановился. — Видать, тебе приснился тот же сон! Но… разве воздушные шары умирают?

Вилл промолчал.

— И разве им устраивают похороны?

— Джим, я…

— Этот чертов шар лежал, точно гиппопотам, из которого выпустили весь воздух…

— Джим, этой ночью…

— Развевались черные флаги, барабанщики били палочками из черного дерева в барабаны, обернутые черным бархатом, — представляешь! А тут еще утром, как встал, пришлось рассказывать маме — не все, но хватило, чтобы она заплакала и закричала, потом еще поплакала, сам знаешь, женщины любят сырость разводить… И она обозвала меня уголовником, но ведь мы ничего дурного не сделали, верно, Вилл?