Призрак дома на холме - Джексон Ширли

— Позже, — рассеянно произнес он. — Может быть, завтра. — Потом взглянул на Элинор и улыбнулся. — Надо будет сделать точные зарисовки.

— Давайте я вам помогу, — сказала Элинор. — Мне совсем не страшно, только противно.

— Да, — ответил доктор. — А пока запрем комнату, чтобы Теодора случайно в нее не забрела. Позже, когда будет время, я все изучу. И еще, — добавил он с неожиданной улыбкой, — я бы не хотел, чтобы миссис Дадли пришла сюда убираться.

На глазах у Элинор доктор запер изнутри дверь в коридор, а когда они вместе вошли в ванную, то и дверь оттуда в зеленую комнату.

— Я попрошу принести вторую кровать, — сказал он и добавил чуть смущенно: — Вы держались молодцом, Элинор. Спасибо.

— Я же говорю, мне противно, но не страшно, — ответила Элинор, польщенная, и повернулась к Теодоре. Та ничком лежала на ее кровати, и Элинор ощутила приступ гадливости, заметив на своей подушке красные следы от Теодориных рук.

— Послушай, — резко произнесла она, подходя ближе, — тебе придется носить мою одежду, пока не купишь новую или пока старую не постирают.

— Постирают? — Теодора судорожно перекатилась на спину и прижала окровавленные руки к лицу. — Постирают?!

— Бога ради, — сказала Элинор. — Дай я тебя умою.

Она подумала — не пытаясь хоть как-нибудь объяснить свои чувства, — что еще ни к одному человеку не испытывала такого безотчетного отвращения, тем не менее сходила в ванную намочить полотенце и, вернувшись, принялась оттирать Теодоре руки и лицо.

— Ты вся перемазана, — заметила Элинор, стискивая от брезгливости зубы.

Внезапно Теодора улыбнулась.

— На самом деле я не думала, что это ты писала, — проговорила она, и Элинор, обернувшись, увидела у себя за спиной Люка. — Какая же я дура, — сказала ему Теодора, и Люк рассмеялся.

— Ты будешь отлично смотреться в красном свитере Элинор, — сказал он.

Она гадина, думала Элинор, идя в ванную, чтобы замочить полотенце в холодной воде. Подлая, грязная и мерзкая гадина. Входя обратно, она услышала слова Люка:

— …вторую кровать. Теперь, девушки, у вас будет одна комната на двоих.

— Комната на двоих, одежда на двоих, — подхватила Теодора. — Мы будем практически близняшки.

— Кузины, — добавила Элинор, однако никто ее не услышал.

3

— Существовал и, более того, строго соблюдался обычай, — сказал Люк, крутя бренди в бокале, — согласно которому палач перед потрошением мелом прочерчивал на животе жертвы будущие надрезы — чтобы не промахнуться, как вы понимаете.

Мне бы хотелось ударить ее палкой, думала Элинор, глядя на голову Теодоры рядом со своим креслом. Мне бы хотелось забить ее камнями.

— Утонченная деталь, утонченная. Поскольку, если осужденный боялся щекотки, прикосновение мела доставляло ему невыносимые муки.

Я ненавижу ее, думала Элинор, меня от нее выворачивает; она вся чистая, вымытая и в моем красном свитере.

— А если осужденного вешали в цепях, то палач…

— Нелл? — Теодора подняла голову и улыбнулась. — Мне правда стыдно, честное слово.

Мне хотелось бы видеть ее казнь, подумала Элинор и сказала с улыбкой:

— Не глупи.

— Среди суфиев распространен взгляд, что мир не создан и, следовательно, не может быть уничтожен. Это я посидел в библиотеке, — серьезно объяснил Люк.

Доктор вздохнул.

— Сегодня, полагаю, придется обойтись без шахмат, — сказал он Люку, и тот кивнул. — День был утомительный, и дамы, наверное, захотят лечь пораньше.

— Я не уйду, пока не накачаюсь бренди до беспамятства, — твердо заверила Теодора.

— Страх, — начал доктор, — есть отказ от логики, добровольный отказ от разумных шаблонов. Мы либо сдаемся ему, либо боремся с ним; компромисс тут невозможен.

— Я вот подумала, — сказала Элинор, чувствуя, что должна перед всеми извиниться. — Я считала, будто совершенно спокойна, а теперь понимаю, что была ужасно напугана. — Она озадаченно нахмурилась; остальные молча ждали продолжения. — Когда мне страшно, я отчетливо вижу разумную, прекрасную в своей нестрашности сторону мира: столы, стулья и окна, с которыми ровным счетом ничего не происходит, я вижу их как сложный узор ковра, стабильный и неизменный. Однако когда мне страшно, я существую вне всякой связи с этими вещами. Наверное, дело в том, что вещи не боятся.

— Думаю, все мы боимся себя, — медленно произнес доктор.