Часовщик - Кортес Родриго

Иосиф достал из перекинутой через плечо сумки и подал отцу плоский, похожий на точильный, камень, и меняла аккуратно чиркнул ребром золотой монеты по краю камня и сравнил цвет полосы с эталоном.

Собравшиеся на площади горожане напряженно замерли.

Исаак печально вздохнул. Судьба фальшивомонетчиков была незавидной, а часового мастера Олафа Гугенота он искренне уважал.

— Ну, что там, Исаак? — впился в него взглядом судья.

— Не торопись, Мади, — покачал головой меняла, — я еще должен свериться с таблицами.

Старик и так уже видел, что золота в монетах не хватает, но посылать человека на смерть всегда неприятно. Он кивнул сыну, и тот вытащил из сумки стопку вальвационных таблиц с точным указанием должного содержания золота для каждой монеты.

— Держите, отец…

Меняла неторопливо просмотрел страницы, описывающие несколько типов арагонского мараведи, и так же неторопливо отдал таблицы сыну.

— Ну, что там, Исаак?

Еврей поднял подслеповатые глаза на судью.

— Содержание золота занижено, Мади. Я думаю, раза в полтора.

— Значит, все-таки фальшивые… — скрипнул зубами судья. Он тоже не любил назначать смертную казнь.

— Не торопись, — покачал головой меняла и еще раз внимательно осмотрел монету.

Он мог бы поклясться, что монета отчеканена не без помощи королевских патриц. Нет, сама матрица с зеркальным отображением мараведи могла быть использована для штамповки монет где и кем угодно, но вот патрица — точный образ монеты на каленой стали, который применялся только для тиснения зеркальных матриц, — определенно была оригинальной, с королевского монетного двора.

Исаак отдал монету сыну и дождался, когда тот вернет кошель судье.

— Откуда у них эти монеты, Мади?

— Пока не знаю, — покачал головой судья и насторожился. — А в чем дело?

Меняла на мгновенье замешкался и сделал знак рукой, приглашая судью подойти ближе.

— Похоже, что матрицы были сделаны с королевских оригиналов, — в четверть голоса, так, чтобы слышал только Мади, произнес он.

Судья оторопел.

— Ты уверен?

— Более чем…

Оба замерли, глядя друг другу в глаза. И тот и другой превосходно осознавали, насколько опасной может стать такая утечка с королевского монетного двора — особенно теперь, когда возле престола неспокойно. А потом судья опомнился и распрямился.

— Где этот чертов часовщик?!

— Еще не привели, — виновато развел руками стоящий рядом с городским судьей альгуасил.

Судья яростно крякнул, наклонился, ухватил Бруно за окровавленный заскорузлый ворот рубахи и рывком подтянул к себе:

— Откуда у твоего отца эти монеты?! Ну?! Говори!

Мальчишка пошевелил разбитыми губами, но вместо слов у него получалось только невнятное сипение.

Бруно уже не был здесь, и он снова видел Часы.

После первого озарения — там, в бреду — он стал видеть элементы часов повсюду, словно горожане составляли собой огромные невидимые куранты. Как и в часах, рама общественного положения крепко удерживала каждую «шестерню» в ее «пазах» — священника в храме, перевозчика возле стойла, а ремесленника в мастерской.

Как и в часах, давление нужды заставляло горожан безостановочно двигаться и, стирая свои и чужие «зубья», принуждать к движению других. И, как и в часах, каждой шестерне приходил свой срок — как старшине басков Иньиго или, как теперь могло бы показаться со стороны, самому Бруно.

Вот только Бруно не был шестерней. Он был Часовщиком — даже если кое-кто этого еще не понимал.

Когда Олафа наконец привели, судья уже изнемогал.

— Ко мне его! — яростно приказал он альгуасилам, держащим арестованного часовщика с двух сторон, и прищурился: — Откуда у тебя эти монеты?!

Ремесленник растерянно хлопнул рыжими ресницами.

— Заказчик расплатился.

— Не ври, — подался вперед судья. — Ты сам говорил, что сеньор Франсиско заплатил за клепсидру только четыре мараведи, а здесь — двадцать! Откуда ты их взял?

— Эти деньги не за клепсидру, — пояснил мастер, — этими деньгами падре Ансельмо вернул долг за храмовые куранты.

Судья оторопело приоткрыл рот, посмотрел на Исаака, а меняла изменился в лице и оперся на руку сына.

— Священник?..

Исповедник четырех обетов слышал все. И как только старый еврей закачал головой и горестно зацокал языком, Томазо подался назад и растворился в толпе.

«Чертово племя! — бормотал он под нос. — Создал же Господь такое наказание всем остальным!»