Что-то страшное грядёт - Брэдбери Рэй Дуглас

Что было в этих мальчиках такого, что он поверил каждому их слову, произнесенному шепотом из-под решетки? Страх сам по себе служил тут убедительным доказательством, а Чарлз Хэлоуэй насмотрелся в жизни довольно страха, чтобы распознать его, как сразу отличаешь запах лавки мясника летним вечером.

Что было такого в умолчаниях татуированного владельца Луна-Парка, что говорило тысячами слов о насилии, порче и увечьях?

Что было такого в старике, которого он видел за пологом шатра под вечер, в кресле под доской с крупной надписью «МИСТЕР ЭЛЕКТРИКО», с ползающими по его коже, плетущими паутину зелеными ящерицами электрического тока?

Немало всего набирается… Теперь еще эти книги. Вот эта. Он коснулся ее пальцем: «Физиогномика. Искусство определения характера человека по его лицу».

Можно ли было по лицам Джима и Вилла, глядящих из-под тротуара на шагающий мимо ужас, сделать вывод об их невиновности, чуть ли не ангельской чистоте? Воплощают ли эти мальчики идеал Женщины, Мужчины, Детей Образцового Поведения, Вида, Нрава и Светлого Настроения?

И можно ли напротив утверждать… — Чарлз Хэлоуэй перевернул страницу… — что у этих снующих уродцев, этого Иллюстрированного Дива лоб созданий Вспыльчивых, Жестоких, Алчных, рот Похотливых и Лживых? Зубы Коварных, Изменчивых, Наглых, Тщеславных и жаждущих вашей смерти Чудовищ?

Нет. Книга закрылась. Если судить по лицам, эти уродцы не хуже многих людей, что за долгие годы его службы выходили поздно вечером из библиотеки.

Одно было совершенно очевидно.

Ему сказали об этом две строки из Шекспира. Он впишет их посередине книжного циферблата, чтобы зафиксировать суть своих дурных предчувствий:

• Кровь застыла, пальцы — лед,
• Что-то страшное грядет.

Такая смутная угроза, и вместе с тем такая безмерная.

Притерпеться к этой угрозе он не желал.

Однако знал: если в эту ночь не проявит должного терпения, придется, быть может, терпеть ее всю свою жизнь.

Глядя в окно, он безмолвно спрашивал: «Джим, Вилл, вы идете? Вы доберетесь сюда?»

От тревожного ожидания кожа его бледнела.

Глава тридцать восьмая

Итак, библиотека, воскресный вечер — четверть восьмого, половина восьмого, без пятнадцати восемь. Библиотека — великие сугробы тишины и застывшая на полках лавина книг, этих клиновидных кирпичей вечности, балансирующих на высотах, где круглый год не прекращается незримый снегопад времени.

За окнами город вдыхал и выдыхал диковины Луна-Парка, сотни людей проходили мимо того места возле библиотеки, где Джим и Вилл лежали плашмя в кустах, то привставая, то вновь утыкаясь носом в сырую землю.

— Замри!

Оба слились с травой. По ту сторону улицы двигалось нечто — то ли мальчик, то ли карлик, то ли мальчик с разумом карлика, а может, всего лишь нечто влекомое ветром, подобно сухим листьям, которые скользили, точно крабы-привидения, по слюдяному инею тротуара.

Но вот это нечто скрылось; Джим сел, Вилл по-прежнему лежал, зарывшись лицом в траву-охранительницу.

— Пошли, что с тобой?

— Библиотека, — сказал Вилл. — Теперь я и ее боюсь.

«Все эти книги, — подумал он, — старые-престарые, шелушащиеся, подпирающие друг друга на своих насестах, словно десять миллионов стервятников. Идешь вдоль темных полок, а на тебя таращатся светящиеся глаза золотых буковок на корешках. Между старым Луна-Парком, старой библиотекой и его собственным отцом, тоже старым… в общем…»

— Я знаю, что отец там, но мой ли это отец? Я хочу сказать — вдруг они проникли туда, изменили его, сделали дурным человеком, пообещали что-нибудь, чего не могут дать, а он думает, что могут, и мы войдем, и в один прекрасный день лет через пятьдесят кто-нибудь откроет книгу, а оттуда, Джим, выпадем на пол мы с тобой, точно высушенные мотыльки, чьи-то руки спрессовали нас и спрятали между страницами, и никто не смог догадаться, куда мы подевались…

Джим не выдержал, ему необходимо было что-то предпринять, чтобы взбодриться. Вилл не успел и глазом моргнуть, как он принялся барабанить в дверь библиотеки. И вот уже барабанят в четыре руки, спеша нырнуть из этого вечера в наполненный теплым дыханием фолиантов вечер внутри. Очутившись перед выбором сумерек, они предпочли те, которые овеяли их печным запахом книг, когда отворилась дверь и показался отец Вилла с его пепельной шевелюрой. Вместе они пошли на цыпочках по пустынным коридорам, и на Вилла вдруг накатило безумное желание громко свистеть, как он это часто делал, проходя на закате мимо кладбища; тем временем отец расспрашивал, почему они опоздали, и оба пытались вспомнить те места, где прятались в этот день.