Часовщик - Кортес Родриго

Лишь с огромным трудом Генерал уговорил Папу этого не делать и оставить все, как есть. К тому времени следователи Ордена уже прижали нотариусов и знали схемы присвоения как свои пять пальцев. Следующим звеном были приемщики.

В силу своего положения приемщики знали больше, чем нотариусы. Многое похищалось, минуя юридическое оформление — прямо из домов еретиков и евреев. Теперь следовало постепенно привести приемщиков к мысли, что сотрудничество с Орденом для них — единственный выход, а значит, нужно рассказать, а затем и собственноручно записать все и обо всех — вплоть до комиссаров и епископских племянников.

Гаспар усмехнулся. В такой ситуации только полный дурак стал бы судить проворовавшихся инквизиторов, ибо страх разоблачения держит человека в повиновении не хуже стального крючка и куда как сильнее, чем само разоблачение. А значит, не пройдет и года, и агентами Ордена будет наполнена вся Святая Инквизиция — сверху донизу. И будут они работать на Орден всю их жалкую жизнь. И чем выше поднимется каждый из них по лестнице славы и заслуг, тем сильнее будет его страх потерять достигнутое и тем больше пользы принесет он делу Ордена.

«Главное — не передавить и дать понять, что обо всем можно договориться, — оглядел Гаспар бывших приемщиков. — А то побегут…»

Бруно поймал на себе взгляд Гаспара уже в конце дня, перед ужином. Обезножевший монах какую-то долю секунды явно силился вспомнить, откуда он знает этого приемщика Трибунала, но затем его отвлекли, и кто такой Руис Баена на самом деле, он так и не вспомнил.

«Руис Баена?!» — охнул Бруно.

Только теперь до него дошло, что как только Гаспар начнет просматривать огромный список прибывших в Сан-Дени приемщиков детально, он сразу поймет, кто перед ним. Ибо документ на имя Руиса Баены, каллиграфа монастыря Блаженного Августина, был взят с его обездвиженного тела — там, на кухне епископа Арагонского.

«Бежать, — понял Бруно, — немедленно!»

Похоже, об этом думала чуть ли не четверть бывших приемщиков. По крайней мере, они уже теперь разбились на группы и жарким шепотом обсуждали услышанное.

— Слышь, брат, — внезапно тронул его за рукав так некстати заявивший о себе Кристобаль де ла Крус, — бежать отсюда надо. Ты не думаешь?

— Не думаю, — мотнул головой Бруно. — Они не станут нас отдавать под суд. Скорее попытаются использовать.

Он знал, что экономный мастер, прежде чем переплавить шестерню, проверит, а не пригодится ли она в другом месте.

— У меня там, в Уэске, не только эти шестнадцать харчевен… — с сомнением покачал головой Кристобаль. — Есть за что железные сапожки с угольками надеть…

Бруно понимающе закивал. Он был в еще худшем положении, но обсуждать это не собирался. Неторопливо оглядел монастырский двор: высокие стены, четверо охранников у ворот… медленным шагом прогулялся до монастырской тюрьмы и замер. У стены в зажимающих голову и руки колодках сидел Амир — черный от загара, обветренный, заросший — и рядом еще четверо морисков.

— Ты?!

Амир поднял на него мутный взгляд.

— Ты что здесь делаешь?! — не мог поверить увиденному Бруно.

— Арестован… — облизнул потрескавшиеся губы соседский сын, — за контрабанду…

Бруно сосредоточился. Бежать из монастыря в одиночку было непросто, но во всем Сан-Дени Амир был единственным, кому он доверял. Бруно окинул взглядом замки колодок — примитивные, как часы на трех шестернях, — он видал и такие.

— Сегодня ночью уходим, — одними губами произнес Бруно. — Ты пойдешь?

— Да… — так же беззвучно и решительно сложились губы Амира.

Мади аль-Мехмеду предлагали подать в отставку несколько раз, в основном второстепенные чиновники магистрата. Но судья знал, откуда ветер дует, и уперся.

— Меня люди избирали. Ждите следующих выборов.

— Зачем тебе ненужные хлопоты? — мягко уговаривали его. — Ты ведь все равно ничего сделать не можешь…

Это было так. Уже когда Олафа сдали Трибуналу, городу словно сломали хребет, и на казнь Исаака люди смотрели уже как на неизбежность. Даже те, кому покойный Исаак остался должен деньги по вкладам, не смели просить ни о чем. Церковь и Корона охотно отбирали у приговоренных евреев и еретиков чужую собственность и чужие долговые обязательства, легко рушили чужие сделки, но никому и ничего возмещать не собирались.

— Грех быть такими корыстными, — как-то пристыдил за неуместный вопрос прихожанина падре Ансельмо. — Инквизиция — это дело Веры, а потому конфискация — не грабеж, не налог, не наследование, а часть справедливого возмездия за грех.