Саламандра - Никитина Елена

— Ничего, — многозначительно улыбнулся он. — Есть кое-какие догадки.

— Это какие же?

— А то, что теперь ты будешь всегда находиться рядом со мной. Везде.

— Так уж прям и везде? — скептически поинтересовалась я. — А если мне в туалет захочется, ты тоже будешь рядом караулить?

— Если надо будет, то и покараулю.

Вот вляпалась-то!

— И что ты сделаешь, когда я соизволю стать человеком? — продолжала я допрос с плохо скрываемым любопытством.

— В первую очередь отшлепаю за вылитое на меня ведро воды, и за каждый листочек, повисший на мне, отдельно.

— А потом?

— А потом… — Полоз мечтательно поднял глаза к потолку и медленно растянул губы в хищной улыбке.

Угу, сомневаюсь я, что он в этом самом «потом» жутко раскается, падет передо мной на колени в экстазе безмерного самобичевания и начнет с упоением целовать мои желтенькие пятнышки на спинке и лапках. Хорошо еще, если голову не открутит (или не откусит), вон как плотоядно на меня через язычки пламени пялится.

Превращаться при нем в человека мне окончательно расхотелось. Чувствую, радужных перспектив передо мной все равно не раскроется, так какой смысл напрягаться? Тут ноги делать надо, а не ждать у моря апельсинов. И чем быстрей, тем лучше.

Полоз оказался человеком слова, как это ни прискорбно. Первый день после нашего многообещающего разговора он добросовестно и безвылазно провел со мной в комнате, выползая (а заодно выгуливая и меня) только на время завтрака, обеда и ужина, которые теперь уже проходили в узком «семейном» кругу, то есть мы соображали на троих. Владыку не особо радовал мной пятнистый вид, но он молчал, выказывая свое неодобрение нахмуриванием бровей и плотным сжиманием губ, не больше.

Сам же Полоз откровенно маялся от безделья, что не прибавляло ему хорошего настроения и умиротворения. Видимо, подобное затворничество было ему несвойственно ранее, и он совершенно не знал, чем заняться. Я развлекать моего муженька особо не собиралась, полностью игнорируя его навязчивое присутствие, а потому выпросила книжку и погрузилась в чтение. Читать было не очень удобно, приходилось буквально ползать по страницам, уткнувшись носом в буквы, но книга попалась довольно интересная, про дальние страны и разные народности, что меня всегда очень интересовало, поэтому некоторые неудобства, связанные с моим вынужденно-добровольным внешним видом, я не особо замечала.

Полоз тоже попробовал что-то читать, но это ему быстро наскучило, и он просто прослонялся весь день из угла в угол, искоса поглядывая на меня. Как он косоглазие себе не заработал, до сих пор удивляюсь. Наверное, ждал, когда у меня терпение кончится. Зря он так, мне пока было относительно комфортно. Насколько вообще может быть комфортно в его присутствии. Но безделье — занятие очень утомительное, и уже к вечеру на моего вредного муженька было жалко смотреть, выглядел он, мягко говоря, не ахти… Помятый какой-то, измученный. Понимаю, от безделья больше устаешь, легче телеги с мешками овса разгружать.

Следующие несколько дней он таскал меня с собой в неизменном кармане везде, где только можно было. А можно было как раз везде. Я, естественно, была жутко против (книжку не дали дочитать!), но кто ж меня, подневольную, спрашивал? Пришлось принимать меры.

Сначала мой муженек усиленно делал вид, что я всего лишь досадное шумное приложение к его драгоценной персоне, но на меня ведь сложно не обращать внимания, особенно когда я начинаю говорить. А говорила я в эти дни очень много.

Начала я изводить своего змееглазого муженька с самой обычной женской болтовни совершенно ни о чем: о нарядах, о погоде, о цветочках, в которых сама не очень разбиралась, о ночных кошмарах и прочей ерунде. Обычно это мало кто выдерживает, сбегает, но Полоз добросовестно терпел такое вопиющее издевательство (видимо, считал, что его цель стоила того, чтобы за нее так пострадать), хотя ему сильно мешало шумовое оформление в моем лице (или мордочке?).

Мы вот уже несколько часов сидели в его кабинете, в котором было столько золота, сколько не сыщется во всем Царстве Долины. Папашка бы удавился от зависти, увидев такое вопиюще бездарное отношение к благородному металлу. Здесь даже дверные петли и гвозди были из золота сделаны. Полоз пытался углубиться в какие-то бумаги, что-то пересчитывал, бубня себе под нос цифры, переписывал из одной тетрадки в другую, в общем, усиленно делал вид, что жутко занят, и я ему совершенно не мешаю. Гора скомканных листов бумаги со следами ошибок и клякс, наверное, была чем-то само собой разумеющимся?