Сказки для идиотов - Акунин Борис

Пакеда, Вован, — попрощался генеральный директор со своим попсовым прошлым. Здравствуйте, Владимир Георгиевич. Поднял бокал и аккурат на шестом «блине» чокнулся с зеркалом.

И тут случился облом. Зеркало вдруг все запотело, типа как в ванной, а когда снова оттаяло, Вован увидел в раме какого-то чудилу с блестящими волосами, посередке разделенными напополам, и подкрученными, как у Чапаева, усами. Хуже всего было то, что в руке чудила держал ствол.

Ах, суки, что удумали — через дырявое зеркало достать! Выходило, что главный птеродактор не такой уж лох, не въехал Вован, и от этого ему теперь в натуре стало стыдно. Надо же так облажаться! По виду киллера было ясно, что он из фраеров: в стремном черном клифте, с узким галстучком, каких уже лет десять не носят, и воротник торчком. Обиднее всего было то, что Вована заказали такому уроду, заказали по дешевке — откуда бы у лохов взялись настоящие бабки?

Хрен бы Вован дожил до сегодняшнего дня, если б зявился и лоховал на кипеже. Генеральный директор «Конкретики» схватил Чапаева за руку с волыной и дернул на себя. Киллер вылетел из рамы, но и сам Вован, не удержавшись, перелетел на ту сторону.

Константин Львович едва удержался на ногах. Резко обернулся к зеркалу — мерцающую поверхность вновь затянуло молочной рябью. Часы достучали последний удар и умолкли. Ночь за окном озарилась сполохами праздничных фейерверков. Он опоздал, девятнадцатый век кончился!

Померещится же такая дребедень перед смертью. Все, пора и честь знать. Луцкий поднес правую руку к виску и не сразу сообразил, что вместо «бульдога» его пальцы сжимают хрустальный бокал. Понюхал — шампанское, «вев клико», ароматом напоминает урожай 89-го, но, пожалуй, все-таки не он. Прежде чем управляющий «Доброго самарянина» успел удивиться чудесной замене револьвера на бокал, муть в зеркале улеглась, и Константин Львович вновь увидел перед собой давешнего хама. Кто бы тот ни был, пусть хоть сам Люцифер, но прощать оскорбление бывший кавалергард не привык и с размаху плеснул шампанским прямо в наглую плебейскую физиономию.

Визави сделал точно такое же порывистое движение, и золотистый напиток богов, пузырясь, потек по глади. Здесь в мозгу управляющего шевельнулось нелепейшее подозрение. Константин Львович похлопал себя по щекам, оскалил зубы, даже подпрыгнул на месте. Толстомордый в точности повторил все движения, как дрессированная обезьяна в цирке. Сомнений не оставалось! Что за непристойная метаморфоза!

Луцкий в растерянности огляделся по сторонам и заметил, что переменился не только он сам, но и будуар: исчезла потемкинская кровать под балдахином и вся прочая мебель. Напольные часы «Мозер унд мозер» странным образом потускнели и осели набок, а в углу нивесть откуда появился дряной письменный стол с расцарапанной крышкой. Неужто уже описали имущество? Не может быть, суда-то еще не было!

На стене — в том самом месте, где полагалось висеть дивной картине Фрагонара, купленной на аукционе в Париже за тридцать тысяч франков — посверкивал яркий глянцевый листок, изображавший гейшу в кимоно. Луцкий подошел ближе и увидел, что это календарь. Сверху было написано: «Фирма Седзи-модзи поздравляет своих клиентов с 2000 годом!» Глупые японцы не только переврали правописание, потеряв все «еры» и «яти», но даже умудрились перепутать год.

Константин Львович потер лоб, неприятно узкий и бугристый, пытаясь собраться с мыслями. Воздуха, свежего воздуха!

Бросился к окну, распахнул форточку и вдруг замер. Что случилось с Москвой? Откуда взялись эти небоскребы в шесть, семь, десять этажей! Эти электрические фонари, эти приплюснутые авто, ярко освещенные окна! Все было в точности, как в иллюстрированном очерке «Город будущего» из журнала «Созерцатель», разве что в небе не летали воздушные дилижансы.

Желтолицые сыны микадо ничего не перепутали! Неведомая сила и в самом деле схватила отставного штабс-ротмистра и засунула в чужую шкуру, в чужое время!

Но куда величественней было иное открытие, пронзившее душу безбожника благоговейным трепетом. Константин Львович пал на колени и воскликнул: «Верую, Господи, верую!» да и как было не уверовать? Всеблагий Господь внял его молитве и уберег от смертного греха самоубийства. Не желаешь жить в двадцатом веке, сын Мой? Как угодно — перемещу тебя сразу в двадцать первый.

Сквозь радужную пелену экстатических слез Луцкий возвел очи горе и увидел на крыше дома, что возвышался напротив, большую афишу, подсвеченную разноцветными лампионами:

В новом годе и новом веке снова с заботой о человеке!

Блок «Отечество»

Что за Блок такой, умильно подумал Константин Львович. Уж не Сашура ли, сынок Сэнди Кублицкой-Пиоттух? Сэнди рассказывала, что мальчик пишет недурные стихи. Должно быть, в двадцатом веке стал знаменитым поэтом и даже классиком — сочинил стихотворение с патриотическим названием.

Сзади скрипнула дверь, и стали слышны звуки разухабистой музыки — чей-то пропитой голос немузыкально выводил: «Как у-па-ительны в России вечера!»

Константин Львович обернулся. В дверях, картинно подбоченясь, стояла стройная молодая особа в такой невозможно короткой тунике, что управляющий сразу забыл и о Саше Блоке, и даже о вновь обретенном Господе.

Спокуха, сказал себе Вован. Не мети пургу. Пушка — вот она, а значит, с заказухой у птеродакторов вышел облом. Поживем еще.

Он вскочил на ноги, повернулся к липовому зеркалу, чтобы взять Чапаева на мушку, но тот тоже оказался не пень лесной: успел вытащить запасной ствол и целил прямо в Вована. Генеральный директор нажал спуск, пушка грохнула, и зеркало разлетелось в стеклянную труху, а за ним открылась типа каменная стенка.

Е мое, сначала подумал, а потом и сказал Вован. Е мое, блин.

Хотел ухватить себя за нос, чтобы в натуре проснуться, но пальцы нащупали жесткое, колючее. Усы! Другой рукой попробовал рвануть ворот — что-то не в продых стало — и наткнулся на острые углы воротника!

Не иначе пацаны прикололись — сыпанули в шампуську толченого грибца, вот и повело в загогулины. Вован дернул себя за глючный ус посильней, и заорал от боли. Блин, ус был в натуре настоящий!

Генеральный директор попятился и приложился кобчиком об угол педоватого золотого столика на гнутых ножках. На пол грохнулся органайзер — нет, типа папка в крокодиловом переплете — распахнулась, и стало видно золотые буквы:

Дражайшему Константину Львовичу отъ признательныхъ сослуживцевъ въ ознаменованье Новаго 1900 года!

Тут-то Вован наконец и въехал. Блин, проблема-2000! Та самая, про которую физмат Лифшиц базар держал! Время, сука корявая, свинтилось с гаек и кинуло солидного человека на сто лет назад! Ну, кто-то ответит!

Бу-бух! — звездануло в дверь чем-то тяжелым. А потом еще и еще: бу-бух! бу-бух!

Что за лажа? Вован вспомнил какое-то кино из детства: типа дворец, там за столом шишаки с олигархами припухают, а в дверь ломят быки с винтарями и пулеметными лентами. Типа революция. Е мое, в каком она году-то была, не в девятисотом? Хрен вспомнишь.

По прикиду выходило, что он, Вован — чистый буржуй. Сейчас эти, блин, как их, пролетарии, его в натуре станут мочить.

Ну, падлы, задешево не возьмете. Он выставил вперед пушку, и в самый раз — дверь соскочила с петель. В комнату влетел типа генерал с реальной, до пупа бородищей и ломом в руках. Вован хотел уже было засадить ему дулю промеж подфарников, но генерал согнулся напополам и культурно так:

— Так что извиняемся, Константин Львович, Анна Сазонтьевна ломать приказали-с.

А за генералом влез какой-то козлина — то есть в натуре, и даже с козлиной бородкой на жирном хавале.

— Что за ребячество, господин Луцкий! — забазарил козлина. — По вашей милости я должен проводить новогоднюю ночь таким диким манером! Извольте вернуть деньги! И не вздумайте стреляться. Мы же деловые люди.

Вован понял только одно: нет, не революция — нормальный наезд. Этот чувак Костя, за которого его тут держат, кинул козлину на бабки, а козлина оказался из деловых — сам сказал — и затеял разборку. Сто лет прошло — ни банана не поменялось, все те же заморочки.

Из-за козлины высунулась баруха в навороченном макси с крутейшим декольтешником. Ручонками замахала и давай ныть:

— Констан, не делай этого! Я заложу бриллианты, возьму в долг у папа! Ты непременно вернешь господину Солодовникову эти сорок тысяч!

Вован с нерва малость съехал и волыну убрал. За сорок штук баксов нынче мочат только в колхозе.

— Обижаешь, братан, — сказал он деловому. — Чтоб Костька сороковник скрысятничал? Давай по-людски края разведем. Мы ж не фраера, а бизнесмены.

Козлина захлопал глазами — видно, и сам понял, что не прав.

— Господин Луцкий, я последний раз спрашиваю: вы вернете деньги?