Я люблю Америку - Задорнов Михаил

Я горд тем, что один сюжет мы сняли по моей идее. В Майами есть мотель с неблагозвучным для русского уха названием. Он называется «Мандалай», видимо по имени местечка какого-то рядом. На первом этаже ресторан, тоже «Мандалай». А поскольку неподалеку расположен Ки-Уэст, где жил Хемингуэй, то прямо под названием ресторана повесили огромный портрет этого писателя. Мы остановили десять прохожих американцев с одним и тем же вопросом: «Кто изображен на портрете?» Только двое честно сказали: «Не знаю». Восемь уверенно ответили: «Это Мандалай!»

Америка – страна мандалаев. Эмигранты, когда я веду подобные речи, очень обижаются на меня, говорят: «Как вам не стыдно, это неправильно». Они начинают защищать американцев. Я понимаю их, им так хочется доказать, даже не мне, а самим себе, что они правильно сделали, уехав от нас. Особенно теперь им это важно, когда оставшиеся жулики стали жить гораздо лучше, чем жулики уехавшие.

Главный аргумент нашей эмиграции: «Вы посмотрите, сколько вокруг еды! Американцы все время едят и не могут это съесть!» Вот тут они правы, американцы едят везде и всегда: в аэропортах, на улицах, в кинотеатрах и даже в туалетах. Причем они даже не просто едят, они запихивают в себя метровые булки, как дрова в топку, – заполняют пустоты организма. Едой это нельзя назвать. В их языке нет слова «кухня», у них есть только слово «фуд», оно переводится как «корм». «Макдоналдс», «Кентуки фрайд чикен» – это заправочные станции-кормежки. Подъезжает туловище, заправляется. Они скоро будут подавать корм шлангом, в горло через воронку. Да, это корм, потому что он приготовлен не поварами, а химиками-селекционерами, в нем есть все добавки, все сбалансировано – витамины, все по процентам, как для крупного рогатого скота. И словно в подтверждение моих слов, население Америки от этого корма начало расти вширь.

Во всем мире можно узнать американцев по бочкотелости. Рядом со мной в аэропорту садится на стул женщина. Жалко стул – ему нечем дышать! – она обволакивает его туловищем до самого пола. А я с ужасом думаю: «Как она полетит?» Или еще случай. В «Макдоналдс» приехала американская семья: отец и двое детишек, все как подобные треугольники, папа – большая клизма, детишки – маленькие клизмочки. У всех патриотизм в глазах, у всех флажки в руках. И только я один хохотнул, когда папа сказал: «Мне три гамбургера и одну диетическую пепси-колу».

Я вообще часто в Америке выгляжу придурком в глазах американцев. Как-то спускаюсь в гостинице на первый этаж в бассейн. В халате (ну там так принято – можно на лифте в халате поехать в бассейн). Американка спрашивает: «Вы в гостинице остановились или пришли с улицы?» А острить в ответ бесполезно! С ними нельзя острить с серьезным лицом, они не понимают. Если ты юморист, лицо твое должно быть смешным. Они видят юмор глазами. Не так, как наши, которые сначала думают, а потом смеются.

Я с моим лицом не могу выступать на Западе, потому что их юмор – это юмор, сделанный по системе рефлексов собачек Павлова. Человек сел в торт – смешно, они хохочут, два человека сели в торт – в два раза смешнее! А если тот, кто сел в торт, встал, снял штаны и у него в креме все – эта шутка будет потом много раз пересказана на работе.

Я выступал в одном зале на две тысячи мест. Зрители – наши эмигранты. А за кулисами аборигены-американцы, которые обслуживали зал, не могли поверить, что я пойду на сцену! Человек в том же костюме, в каком он ходит по улице, с невзрачным лицом – как это так? Я понимаю, пришел бы Киркоров, «летучая мышь», – тогда ясно: этот идет на сцену. Или Боря Моисеев в боди. А я одетый пришел – чем смешить буду, непонятно совершенно. У них весь юмор ниже пояса. Они меня спрашивали: «Вы пойдете на сцену с таким лицом?» Хотелось им ответить: «Вы еще не видели лиц Трушкина с Коклюшкиным!»

* * *

А как-то со мной произошла еще одна совершенно замечательная история.

Зная, что я собираюсь в Америку, мой друг юности Юрка, который теперь живет в Нью-Йорке, попросил привезти ему пару веников для бани. Захотелось ему настоящих, с Родины. Я по-дружески проникся просьбой и положил в «дипломат» два веника, купленных у «Сандунов», не предполагая еще, что ждет меня впереди. Это было как раз то время, когда любовь к русским за победу над коммунизмом и за разрешение снести Берлинскую стену сменилась в мире настороженностью. Увидев, как трясут всех русских на таможне, заставляют открывать портфели, чемоданы, я понял, что сейчас у меня возникнут серьезные проблемы. Подходя к контролю, попытался придать своему лицу самое честное выражение. Но западные офицеры не реагируют ни на что, кроме спущенных по чиновничьей лестнице инструкций.