Возвращение из рая - Кунин Владимир

«Оскара» получил и Рэй Уоттен. Не за конкретную роль в «Суперкоте», а за все, что он сделал в американском кино.

— Я тебя ждал всю свою жизнь! — сказал Рэй и поцеловал статуэтку.

А Нэнси Паркер проиграла своего «Оскара» одной потрясающей актрисе — Мерил Стрип... И вот ведь потрясная баба — эта наша Нэнси! Повернулась к залу и достаточно громко сказала:

— Какое счастье, что этого «Оскара» получила Мерил Стрип! А то я бы всю Академию разнесла вдребезги!..

И еле слышно спросила у Боба:

— Так ты летишь со мной в Майами?

— Нет, — так же тихо ответил Боб.

— Я от тебя только и слышу «нет» да «нет». Когда же наконец будет «да»?

— У нас есть одна забавная древняя пословица, — прошептал ей Боб. — «Китайцы — странный народ. Если они говорят „нет“, это означает — „нет“. А если скажут „да“, то связаны этим словом раз и навсегда».

И в это время на огромном экране снова появились кадры из «Суперкота» — наша драка и мой прыжок из самолета на парашюте вместе с «террористом»...

А потом Билли Кристелл и Вупи Голдберг, которые вели «Оскаровское» шоу, вскрыли конверт, и через томительную паузу кто-то из них (тут я уже ничего не соображал!..) провозгласил:

— Исполнитель Главной роли «Суперкота» — КОТ МАРТЫН-КЫСЯ ПЛОТКИН-ИСТЛЕЙК ФОН ТИФЕНБАХ!!!

— С ним приглашается на сцену его переводчик мистер Тимоти Истлейк-Плоткин — младший брат Мартына! — пошутил Билли Кристелл.

Я услышал, как зал захохотал, зааплодировал...

Тимур встал из кресла, посадил меня к себе на плечо и пошел по проходу на сцену. Боже, как у него билось сердце!..

Шли мы под несмолкающую овацию. А когда взобрались на сцену, оказалось, что около центрального микрофона уже стоит высокая табуретка, на которую Тимур и посадил меня — так, чтобы моя морда была у самого микрофона.

Голова у меня шла кругом, лап я под собой не чувствовал, хвост онемел. Я нервно зевнул во всю пасть, чем вызвал громовой хохот зала.

Из рук одного замечательного старого артиста, известного всему миру, Тим получил моего «Оскара» и поставил его рядом со мной на эту высокую табуретку у микрофона. И сказал мне не то по-шелдрейсовски, не то по-Животному, я даже и не сообразил по-какому:

— Давай, Кыська... Вспомни все, чему я тебя учил! Давай, Мартышечка, родной... Не молчи!.. Умоляю... Мы же столько тренировались!..

Я кивнул ему головой и посмотрел на наших, сидевших вместе. С тревогой и ожиданием они смотрели на меня. Рут плакала...

Я увидел рядом с ней своего Шуру, Джека и Морта Пински, Наташу и Айрин, Пита Морено и Нуэнга, Боба и Нэнси, толстого Клиффа и Игоря Злотника, старика Стива и Бена с могилевскими корнями...

* * *

...а потом где-то совсем вдалеке, не в задних рядах зала, а гораздо дальше и выше — в странном мерцающем пространстве, где-то между звезд, океанов и пароходов, между длинных шоссейных дорог с большими тяжелыми грузовиками, среди городов и деревень разных стран, которые с высоты, куда меня забросила неведомая мне сила, кажутся абсолютно одинаковыми, а границы — неразличимыми и ненужными... И сверху все такое чистое и безмятежно мирное, и кажется, что нигде не взрываются гигантские универсальные магазины, как раз тогда, когда там тысячи ни в чем не повинных Людей, и нигде не воюют Люди между собой, и Убийцы не становятся Губернаторами, и нет Дураков и Злодеев, нет рвущихся к Власти — чтобы что-то у этой Власти украсть... И горы сверху — такие красивые, что кажется, будто там никогда не бывает оползней и страшных снеговых лавин, никто там никогда не погибает, а живут только в тех скалах Пумы и Пумочки, ожидающие рождения своих Пумят... И вообще в мире нет никакой Эмиграции... Все просто живут там, где им хочется. И сколько хочется... А возвращаются тоже — когда захотят. Если захотят... И все говорят на одном-единственном общем языке, как я на языке английского биолога профессора Ричарда Шелдрейса. Тем более что это так просто! Только нужно быть внимательнее друг к другу...

И среди всей этой поистине безграничной благости я увидел в разных краях такой красивой нашей Земли — Водилу и его дочку Настю, Капитана Алексея-Ивановича-Кэп-Мастера, Фридриха фон Тифенбаха и профессора Фолькмара фон Дейна с моей старой подругой Таней Кох... Увидел умную и деловую Хельгу — жену глупого, но доброго итальянца Руджеро Манфреди, Хельгиного брата — не очень удачливого жулика, симпатичного ветеринара-расстригу... Увидел старого пижона и щеголя мистера Бориса Могилевского, который с больным сердцем мотается в горы кататься на лыжах — чтобы не утратить свое былое мужчинство... И увидел я нашу Катерину — Кэт, Китти, Кэтрин, Катьку... Дочь Рут и Моего Шуры, за которую я теперь несу равную с ними ответственность...

И когда все это предстало перед моими глазами Кота, где-то в самой середине моей башки, исполосованной шрамами прошлых драк и борьбы за Свободу и Независимость, я вспомнил все, чему учил меня мой «младший брат» — Тим Истлейк Плоткин. Я вспомнил все, что мы натренировали с ним за последнее время — с момента объявления о номинации на Высший Кинематографический Приз Мира, на самого «Оскара», прокашлялся, прочистил глотку, и...

...не по-шелдрейсовски, а по-Человечески, по-Людски хрипато сказал в микрофон по-английски:

— ТЕНК Ю! ТЕНК Ю ВЕРИ МАЧ...

И на всякий случай добавил по-русски:

— Я ВАС ВСЕХ ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ ЛЮБЛЮ!

Вашингтон — Лос-Анджелес — Нью-Йорк