Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга II - Штерн Борис

• Дымилась, падая, ракета,
• И от нее бежал расчет.
• Кто хоть однажды видел это,
• Тот хрен к ракете подойдет.

Гайдамаку понесло дальше: после общения с баллистическими ракетами он возненавидел любую технику сложнее велосипеда. Велосипедом он занялся поздно, ему в детстве не хватало велика. Он всегда испытывал тоску по коню. Он быстро вошел в сборную страны, потому что был упертый, как ишак, его любили друзья, соперники, публика, даже судьи. Отчаянная храбрость, веселый нрав, рыцарское благородство. Когда проехался по берлинской стене, то на середине стены попрыгал на велосипеде. Западные немцы прикрыли глаза от ужаса, мальчишки в восторге обалдели. Натура артиста, игрока. Давил 90 километров в час. Тренер кричал: «Так нельзя ездить, козел! Ты раз сто спуртовал, но тебе не дадут уйти!» Гайдамака отвечал: «Сегодня сто раз дернулся, завтра дернусь сто двадцать. И уйду». «За десять лет я участвовал в 947 соревнованиях, прошел 726 тысяч километров — то есть долетел до Луны, облетел и вернулся».

Все в кабинете были в восторге, в особенности майор Нуразбеков:

— Героический вы человек. Уважаю. Наверно, с губы не вылазили?

— Нет. Там каждый человек на счету. Губа считалась отдыхом.

— Вот кого мы — в полковники! И в наградную реляцию с вручением медали «Золотая звезда» и ордена Ленина.

— Себя, наверно, тоже не забудете? — поинтересовался Гайдамака.

— Нураз Нуразбекович у нас далеко пойдет, — ответила за майора Люська.

— Куда подальше, — ляпнул, не сдержался Гайдамака. — Если милиция не остановит.

— Высоко пойду, — поправил Люську майор Нуразбеков, игнорируя милицейскую шутку Гайдамаки.

— В председатели КГБ на Лубянку? — предположил Гайдамака.

— Точно. В феликсы-эдмундовичи. Помните, со школы… Как там у Маяковского: «Делать жизнь с кого? — С Феликса Дзер-жин-ско-го!»

Майор за словами в карман не лез, а свободно ими жонглировал, — но странные, опасные были его слова.

Выпили за Военно-морской флот, дай ему Бог здоровья! За разговорами и аппетит нагулялся. Похватали ножи и вилки и с жадностью набросились па свиные отбивные с гречневой кашей; Люська же, опять не закусив, а запив коньячок водой из сифона, развесила одежду Шкфорцопфа на свободном стуле и поехала на своей телеге, как на самокате, мыть посуду, пообещав вскорости вернуться пришивать пуговицы на пальто.

— А насчет «если милиция не остановит» — это вы не правы, командир, ох, не правы, — проговорил майор с полным ртом гречневой каши. — Особенно здесь, в логове КГБ, милиция не котируется. Сейчас дожую и объясню…

Майор откинулся на стуле, прожевал отбивную с кашей, поковырял в зубах спичкой, запил «Боржоми», опять наполнил рюмки и продолжил свои странные речи:

— Хочу поднять тост за советскую милицию!

ГЛАВА 7. Бой со львом

Но не выйти на финал против Льва Толстого — этого поступка (вернее, этого не-поступка) Хемингуэю никто бы не простил. Трус, сказали бы все. Эрнесто сам себе не простил бы трусости. Толстой был страшен. Зверь, кулаком его сбить нельзя, можно только задушить в женских объятиях. До этого Толстой выиграл бои у самого Вильяма Шекспира, у Жан-Жака Руссо и даже у Лоуренса Стерна. Великий Лев вышел па ринг в потертом крестьянском зипуне, по в хороших сапогах, походил но рингу, попробовал пружинистость деревянного настила, что-то ему не понравилось, ему вообще ничего не правилось. Он грязно выругался непроходимым русским матом. Он был растренирован, давно охладел к боксу, всех спортивных репортеров коротко посылал «nah…», ему все было до фени. Перед боем он выставил офирской федерации бокса единственное условие — драться без денежного приза. Деньги он ненавидит, сказал он. Федерация не понимала Великого Льва. Его никто не понимал. Он играл в бокс не по правилам, не брал денег. Толстой всем надоел, все болели за Эрнесто. Рефери на ринге готов был считать в его пользу. Секундантами Хемингуэя были Hertrouda Stein^[66] и Scott Fitzgerald.^[67] Хемингуэй видел толстое бледное лицо Гертруды в красном углу. Толстое старушечье лицо Гертруды Стайн то и дело сморкалось куда-то под ринг, зажимая ноздрю указательным пальцем, и утиралось хэмовским вафельным полотенцем. Рядом с ней Скотт Фицджеральд вовсю прикладывался к бутылке с виски.