Мадонна Семи Холмов - Холт Виктория

Виктория Хольт

Мадонна семи холмов

РОЖДЕНИЕ ЛУКРЕЦИИ

В замке было холодно, и женщина, которая стояла у окна и разглядывала открывавшийся вид – от заснеженных вершин до притулившегося у подножия горы монастыря, – с тоской вспоминала о своем удобном и теплом доме на римской площади Пиццо-ди-Мерло, в шестидесяти милях отсюда.

И все же она покинула дом по своей охоте, потому что Родриго желал, чтобы она рожала здесь, в этом горном замке, и сердце ее согревала мысль о его заботливости.

Она отвернулась от окна и окинула взором комнату. Кровать манила к себе: схватки участились и стали более болезненными. Она надеялась, что родится мальчик, потому что тогда Родриго сможет сделать для него очень многое – куда больше, чем для девочки.

Она уже подарила ему троих сыновей, и он надышаться на них не мог – в особенности на Чезаре и Джованни. Любил он, конечно, и Педро Луиса, но тот был старшим, и его уже отослали из дома. Ей было грустно с ним расставаться, но старшенького ожидало чудесное будущее: теперь он воспитывался при испанском дворе и должен был стать герцогом Гайдиа. Перед остальными детьми также открывались великолепные возможности – перед Чезаре, Родриго и этим, еще не рожденным.

Женщины вокруг нее засуетились: мадонне следует лечь, ребенок вот-вот покажется.

Она улыбнулась, стерла со лба пот и позволила повитухам уложить себя в постель. Одна повитуха положила ей на голову освежающую, приятно пахнущую салфетку, вторая поднесла к губам кубок с вином. Женщины прислуживали ей с охотою: еще бы, ведь Ваноцца Катанеи была возлюбленной Родриго Борджа, одного из самых могущественных римских кардиналов.

Ей повезло, что он так к ней относился – он был из той породы мужчин, которым требуется много женщин, однако она оставалась самой любимой, что удивительно – ведь ее первая молодость уже миновала. Когда женщине тридцать восемь, она должна быть поистине весьма привлекательной, чтобы удерживать при себе такого мужчину, как кардинал Родриго Борджа. И ей удавалось его удерживать, хотя порою она думала: а что, если он ходит к ней скорее ради того, чтобы повидаться с их детьми, чем ради нее самой? Но даже если и так, какая разница? Такие сыновья, как Педро Луис, Чезаре и Джованни, связывают их куда прочнее, чем страсть, и даже если в будущем его увлекут женщины более молодые и прекрасные, это не важно – ведь именно она подарила ему возлюбленных деточек.

Так что она была спокойна. Скоро боли закончатся, она родит, и ребенок будет таким же красивым и здоровеньким, как и остальные. Все сыновья унаследовали ее золотистую красоту, и она верила, что и этот станет для отца радостью. Потому и нечего горевать, что он настоял на том, чтобы она приехала сюда, в его замок в Субиако, хотя путь был длинным и трудным и Апеннины терзали холодные зимние ветры. Он пожелал, чтобы ребенок был рожден в его замке, и он хотел присутствовать при родах. В Риме это было бы куда сложнее, потому что Родриго, в конце концов, принадлежал церкви и дал обет безбрачия. А здесь, в этом закрытом от посторонних взоров Субиако, он мог беспрепятственно отдаться своей радости. Так что она без особой печали вспоминала свой прекрасный дом на площади Пиццо-ди-Мерло, дом, в котором, благодаря щедрости Родриго, она жила столь пышно и удобно. Ей нравился и квартал Понте, ведь жизнь била в нем ключом. Это был один из самых густонаселенных кварталов города, здесь полно торговцев и банкиров. Селились тут и самые известные и процветающие из городских куртизанок, а гордостью Понте было благороднейшее семейство Орсини, чей замок Торре-ди-Ноне составлял часть старой городской стены.

Себя Ваноцца к куртизанкам не причисляла: она всегда была верна Родриго и считала его своим мужем, но понимала, что Родриго, будучи кардиналом, жениться не мог, а если бы и мог, то был бы обязан выбрать супругу из совершенно иного слоя общества.

Но если Родриго и не мог сочетаться с нею браком, он относился к ней с заботою, пожалуй, даже большей, чем относятся к своим женам иные законные мужья. Для Ваноццы Родриго был самым замечательным мужчиной Рима. Она понимала, что не одна она так высоко его ценит, хотя, конечно, у такого человека должны быть и враги. Он создан для почестей, и была у него определенная цель – папство. Те, кто хорошо его знал, понимали, что он имел все шансы осуществить свои амбиции. Эти изысканные манеры, этот звучный голос, эта куртуазность обмануть никого не могли: его манеры были совершенно естественны, но под ними скрывалось неукротимое честолюбие, которое непременно приведет его к желанной вершине.