Лев-триумфатор - Холт Виктория

Холт Виктория

Лев-триумфатор

ИСПАНСКИЙ ГАЛИОН

Как большие суда входят в Плимутский порт, было видно из окна моей башенки. Иногда я просыпалась среди ночи, и зрелище величественного парусника, скользящего по залитой лунным светом глади вод, наполняло мою душу восторгом. В темноте безлунных ночей я высматривала в море огни, которые говорили мне, что там во мраке плывет корабль, и спрашивала себя: что это за корабль? Грациозная каравелла, военный галеас, трехмачтовый карак или гордый галион? И, гадая об этом, я возвращалась в постель и рисовала в своем воображении людей, плывущих на этом корабле; и на какое-то время переставала горевать о Кэри и моей погибшей любви.

Поутру, после пробуждения, моя первая мысль в такие дни была не о Кэри (хотя совсем недавно я дала себе клятву думать о нем каждое мгновение во все дни моей жизни), а о моряках, прибывающих в порт.

Я отправлялась на Мыс одна, несмотря на всю предосудительность такого поступка. Для семнадцатилетней девушки считалось неприличным ходить туда, где ее могут затолкать грубые матросы. Если мне непременно хотелось пойти, то следовало взять с собой двух служанок. Я никогда не принадлежала к тем, кто безропотно подчиняется старшим, но мне никак не удавалось убедить их, что все очарование гавани можно было постигнуть только в одиноких прогулках. Если меня сопровождали Дженнет и Сьюзен, они принимались глазеть на матросов и хихикать, напоминая друг дружке, что случилось с одной их подругой, доверившейся моряку. Я все это уже слышала. И мне хотелось быть одной.

Итак, я при первой возможности ускользала тайком на Мыс и там отыскивала мой ночной корабль. Я видела мужчин с лицами, загоревшими до цвета красного дерева; их яркие глаза жадно рассматривали девушек, оценивая их прелести, притягательность которых, сдавалось мне, зависела главным образом от их доступности: слишком кратко пребывание моряка на твердой земле, и он не может тратить много времени на ухаживание. Выражение их лиц было иным, чем у людей, не ходивших в море. Возможно, на них наложили отпечаток экзотические виды, которых они насмотрелись, пережитые опасности и лишения и то смешанное чувство беззаветной преданности, обожания, страха и ненависти, которое они питали к своей главной, неизменной любовнице — прекрасной, дикой, неукротимой и непредсказуемой морской стихии.

Мне нравилось наблюдать, как погружают съестные припасы — мешки с мукой, солониной и бобами; я воображала себе те места, куда направлялись грузы. Повсюду царили суматоха и возбуждение. Да, это было совершенно неподходящее место для молоденькой благовоспитанной барышни. Но меня оно притягивало неотразимо.

Казалось неизбежным, что рано или поздно здесь случится со мной что-то необыкновенное; и это случилось: именно здесь, на Мысе, я впервые увидела Джейка Пенлайона.

Высокий, крепкий и широкоплечий — таков был Джейк. Именно этим он сразу привлек мое внимание. Его обветренное лицо покрывал бронзовый загар, ибо, хотя в то время ему едва исполнилось двадцать пять, у него за плечами было восемь лет плаваний в открытом море. Уже тогда, при первой нашей встрече, он командовал собственным судном, чем и объяснялась его уверенная и властная манера держаться. Я тотчас заметила, как при виде его зажигались глаза женщин всех возрастов. Мысленно сравнив его с Кэри — как сравнивала всех мужчин — я решила, что он груб и плохо воспитан.

Разумеется, в то время я не имела ни малейшего понятия, кто он такой, но почувствовала, что, должно быть, Джейк не простой человек. Встречные мужчины подносили руку к голове; две-три девушки присели в реверансе. Кто-то крикнул:

— Веселого доброго дня тебе, кэп Лайон! Имя как-то шло ему. Солнце, игравшее в его русых волосах, придавало им рыжеватый оттенок. Он слегка раскачивался при ходьбе, как делают все моряки, когда сходят на берег, как будто они еще не привыкли к твердой земле и продолжают двигаться вразвалку в такт колебаниям судна. «Лев, царь зверей», — подумала я.^[1]

И тут он внезапно остановился, и я поняла, что он заметил меня. Это был странный момент. Казалось, что суматоха в гавани на мгновение утихла. Люди прекратили погрузку; матрос, занятый разговором с двумя девушками, и его собеседницы смотрели на нас, а не друг на друга; даже попугай, которого седой моряк пытался продать фермеру в бумазейной блузе, перестал испускать пронзительные крики.