Демон ревности - Бенцони Жюльетта

Филипп поднялся с колен, а мальчик подбежал к матери. Селонже некоторое время смотрел на этого невысокого роста человека, над которым возвышался на целую голову и который внешне так мало походил на настоящего короля, хотя временами от него исходила властная сила. Филипп опустился на колено и поднял руку, как это принято в момент принесения клятвы:

– Клянусь своей честью и именем, которое ношу, сир. Отныне никто из рода де Селонже не поднимет оружие против короля Франции.

– Мы благодарим вас! Вот, донна Фьора, вы и обрели семью! Именно вам мы поручаем этого бунтовщика. Теперь вы будете его охранять, и мы не сомневаемся, что...

– Нет, сир, ради бога! Сжальтесь, я не вынесу такой ответственности!

– Делайте с ним все, что вам угодно! – благодушно махнул рукой король. – А мы хотим пожелать вам доброй ночи. Ну, как, дочь моя, – обратился он к герцогине Орлеанской, – довольны ли вы своим отцом?

– Да, сир! Я никогда не сомневалась в вашей справедливости! – улыбнулась Жанна. – Но зачем надо было подвергать донну Фьору такому жестокому испытанию? Неужели вам и вправду было необходимо обращаться к божественному правосудию?

Так, продолжая беседу, они направились к дворцу. Король улыбнулся, а затем наклонил голову и сказал, чтобы все могли это слышать:

– Конечно же, нет! Я почти сразу понял, что мадам Селонже стала жертвой заговора, но было необходимо, чтобы все подумали, что ее жизнь в опасности, и таким образом я смог добиться от ее упрямого супруга, чтобы он вышел из своей норы.

– Но как же она сама? Почему нельзя было предупредить ее?

– Потому что она тем не менее совершила очень много глупостей и заслуживала небольшого урока. Но ей не стоит знать об этом. Я не люблю посвящать окружающих в ход моих мыслей. А теперь, дочь моя, нам пора пообедать. По правде сказать, все это очень возбудило мой аппетит!

Фьора вместе с Филиппом, сыном и Леонардой возвращались верхом в свой дом с барвинками, но оба супруга еще не обменялись ни единым словом. Селонже посадил сына перед собой в седло и бережно поддерживал его. А Фьора чувствовала, как в ней нарастает печаль, потому что супруг не сделал ни единого движения ей навстречу.

Когда они въехали в тенистую аллею, обсаженную дубами, Фьора приблизилась к нему.

– Филипп, – с трудом начала она, – пока ты еще не вошел в этот дом, я напомню о том, что король вручил твою судьбу в мои руки, и хочу тебе сказать...

– Что?

– Я хочу тебе сказать, что ты свободен, совершенно свободен! Если ты захочешь вернуться в Нанси, ты волен это сделать.

– Если я тебя правильно понял, ты не собираешься предложить мне свое гостеприимство? – с удивлением взглянул на нее Филипп.

– Ты с ума сошел! – воскликнула Фьора. – Это мое самое большое желание!

– И ты хочешь наслаждаться всем одна: и Селонже, и этим очаровательным маленьким человечком! Ты собираешься меня прогнать? Ты права, потому что я вполне этого заслужил, и ты можешь отказаться жить вместе со мной!

Он спешился, отдал ребенка Леонарде, а сам помог Фьоре сойти с лошади. Она боялась поверить своим глазам. Филипп смотрел на нее совсем как раньше, и в его светло-карих глазах мелькала легкая усмешка, которую она так любила, но больше всего поразило ее то, что он ей улыбался!

– Я все время только и мечтала, чтобы жить рядом с тобой, Филипп!

Он не выпустил ее руку, а притянул жену к себе:

– Ты ведь знаешь, что я невозможный человек.

– Я это знаю, но я и сама тоже не образец кротости.

– Я это давно заметил. Давай попробуем снова жить вместе до тех пор... пока смерть не разлучит нас?

Вместо ответа она прижалась к нему, а в это время обитатели Рабодьера спешили им навстречу, чтобы поздравить с возвращением.

– До тех пор, пока смерть не разлучит... – тихо повторила она. – А ты думаешь – это возможно?

– Я только что тебе сказал: давай попробуем.

Тесно прижавшись друг к другу, они вошли в дом, увитый нежными голубыми цветами, в котором пахло праздничным пирогом, испеченным Перонеллой...